– Вы понимаете, что для романиста появление в книге Флоры Конвей – подарок с небес!

– Подарок?

– Создание, требующее встречи с создателем, – это гениально. Вы могли бы написать современного «Франкенштейна»!

– Для меня этого маловато. Если я правильно помню, это создание сеет ужас всюду, где ступает, а Виктор Франкенштейн в конце умирает.

Он надолго умолк, лакомясь паштетом.

– Знаете, как вам надо поступить? – спросил он вдруг, подняв вилку.

– Научите.

– Ввести в книгу самого себя и встретиться с Флорой.

– НИКОГДА!

– Не упрямьтесь. В ваших романах мне нравится именно это: ощущение тесной связи между автором и его персонажами. Уверен, я не один такой.

– Да, но в этот раз дело зашло слишком далеко.

Он посмотрел на меня с подозрением.

– Вон оно что: вы боитесь, да, Озорски? Вы всерьез испугались собственного персонажа?

– У меня есть на то основания.

– Мне не терпится их узнать!

– Дело не столько в страхе, сколько в нежелании…

– Возьмем на двоих «наполеон»? Он у них, похоже, божественен.

Я продолжил свою мысль, проигнорировав его предложение:

– У вас есть представление об этом ремесле, вы знаете, что, когда нет желания, роман не получится.

– Не торопитесь, как бы потом не пожалеть. Что такое «получившийся роман» – вот что мне любопытно узнать.

– Это такой роман, который доставляет радость читателю.

– Ни в коей мере!

– Удачный роман подобен истории взаимной любви.

– Что еще за история взаимной любви?

– Это когда встречаешь правильного человека в правильный момент.

– Где тут связь с книгой?

– Даже когда есть хорошая история и хорошие персонажи, для успеха романа этого мало. Надо еще находиться в таком моменте вашей жизни, когда вам удастся что-то из него извлечь.

– Приберегите весь этот вздор для журналистов, Озорски. Вы хватаетесь за любые предлоги, лишь бы не приниматься за работу.

3.

Старый английский драндулет повернул налево, на бульвар Распай. После нескольких бокалов белого вина Джаспер превратился в угрозу для общества, машина отчаянно виляла под его управлением. Из приемника негромко неслись звуки виолончели Баха, но водителя это не успокаивало: он то и дело прибавлял скорость, игнорируя плотность потока.

– Как зовут вашего врача? – спросил я, когда он в очередной раз повернул налево, теперь – на улицу Гренель.

– Рафаэль.

– Сколько ему лет?

– Это женщина, Диана Рафаэль.

На улице Бельшас он хлопнул себя по лбу и указал на картонную коробку, стоявшую на заднем сиденье.

– У меня для вас подарочек.

Я повернулся, взял коробку и поставил ее себе на колени. В ней лежали письма и распечатанные мейлы, присланные мне через моего издателя. Некоторые я пробежал глазами. По большей части это были восторги поклонников, но, когда тебе не пишется, ты понимаешь, что обманешь их ожидания. Подарочек получился отравленным.

«Ягуар» свернул на улицу Лас-Касес и затормозил у дома 12 на улице Казимира Перье, недалеко от базилики Святой Клотильды с двумя высокими колокольнями.

– Приехали, – сказал Джаспер. – Хотите, чтобы я пошел с вами?

– Спасибо, я сам. Вам бы сейчас часок поспать, – посоветовал я, вылезая из машины.

– Держите меня в курсе.

Прочтя табличку на двери, я остолбенел.

– Эта ваша Диана Рафаэль – психиатр!

Джаспер опустил стекло и, прежде чем тронуться с места, бросил мне совершенно серьезно:

– В этот раз, Озорски, вам не выпутаться.

4.

Я никогда раньше не бывал у психиатра, чем даже отчасти гордился. Всегда думал, что писательство позволит мне своевременно обнаружить, вычленить и устранить все свои неврозы и навязчивые идеи.

– Добро пожаловать, мсье Озорски.

Я представлял себе психиатра как перевоплощение Фрейда, но теперь понял, как сильно ошибался. Диана Рафаэль оказалась приятной женщиной моего возраста, с теплым взглядом светло-голубых глаз – такими глазами сияли хозяюшки в старой рекламе средства для стирки Woolite, такими же, помнится, смотрела на телезрителей прославленная ведущая Энн Синклер.

– Пожалуйста, садитесь.

Ее кабинет на последнем этаже представлял собой длинную комнату, из окон которой открывался вид на церковь Сен-Сюльпис, на Пантеон, даже на далекий Монмартр.

– Мне нравится воображать себя впередсмотрящей высоко на мачте пиратского корабля, издалека замечающей собирающиеся грозовые облака. Психиатру это полезно.

Я счел эту метафору удачной. По-видимому, такими речами она встреча всех своих пациентов.

Я уселся напротив Дианы Рафаэль в кресло из белой кожи.

За двадцать минут не такой уж неприятной беседы она нащупала и обозначила мою проблему: регулярные и пагубные покушения вымысла на мою любовную и семейную жизнь. Когда почти весь день блуждаешь в воображаемом мире, тропинка, ведущая из него в реальность, может затеряться. От того, как стираются границы двух миров, идет кругом голова.

– Вы не обязаны брать сеансы терапии, – заверила меня психиатр. – Но если вы хотите вернуть контроль над своей жизнью, нужна решимость.

Я был с ней согласен, но не понимал, как этого добиться. Я рассказал ей сюжет своей новой вещи и посетовал на Джаспера, предлагавшего мне принять брошенный Флорой Конвей вызов и согласиться повстречаться с ней.

– Прекрасная идея! Пусть это будет для вас упражнением, символическим актом, утверждающим главенство подлинной жизни над воображаемым миром, так вы защитите ваш внутренний писательский заповедник и ту свободу, без которой он немыслим.

Это звучало соблазнительно, но к эффективности такого упражнения я относился скептически.

– Эта женщина внушает вам страх?

– Ничуть! – уверенно ответил я.

– Тогда прямо так ей и скажите!

Она хорошо подготовилась к сеансу: я услышал в ее исполнении отрывок из интервью Стивена Кинга, утверждавшего, что выволакивание своих демонов на авансцену – давний психотерапевтический прием, род экзорцизма, способ изрыгнуть на бумагу свой гнев, ненависть и фрустрацию. «Вдобавок мне за это платят, – подчеркивал Кинг. – По всему миру сидят в изолированных ячейках бедняги, лишенные такой возможности»[10].

5.