Дариан смотрел на меня сверху вниз, буквально просверливая своим подозрительным взглядом насквозь. Он верил в то, что Миша моя близняшка, и одновременно не верил в то, что подобное возможно. Он был шокирован. Я понимала почему.

Я хотела сделать ещё одну затяжку и уже поднесла сигарету к губам, но Дариан вдруг словил мою ладонь буквально на лету и перенял своими пальцами из моих дотлевающий окурок.

– Прекрати курить, – всё ещё не меняя выражения своего лица, со сдвинутыми бровями, произнёс он.

– Чем мотивируешь? – едва уловимо приподняла брови я.

– С курящей девушкой неприятно целоваться, – невозмутимо ответил он, после чего вдруг приподнял моё лицо за подбородок и поцеловал меня во всё ещё пылающую нижнюю губу. Я впервые позволила ему поцеловать себя зная, что поцелуй не будет являться прелюдией. Просто не хотела портить его эксперимент.

Мы целовались не меньше десяти секунд, после чего я слегка отстранилась, освободив свой подбородок из его руки.

– Сильно неприятно? – почему-то как-то слишком тихо поинтересовалась я, с едва уловимым любопытством заглянув в действительно большие, как недавно заметила Коко, глаза Риордана. Я не ожидала получить в ответ молчание, но получила именно его. Сделав глубокий вдох, Дариан развернулся и, открыв водительскую дверь, просто вошёл в свой мерседес. Не желая становиться девушкой, провожающей томным взглядом парня на большом тонированном автомобиле, я развернулась и, поёжившись от ночного холода, уверенным шагом направилась в сторону дома.

Мы забыли попросить Дариана вернуть на место опрокинутый Картером шкаф, а самим нам с этим, как вскоре выяснилось, было не справиться, поэтому я, закрыв в спальне окно снаружи и забрав подушку с одеялом, решила провести эту ночь на диване в гостиной.

Утром мы позвали Руперта, который, не без помощи проходящего мимо Генри, поднял и установил шкаф в метре от его прежнего места. Мужчины около десяти минут недоумевали, каким образом тяжёлый платяной шкаф при таком весе вообще мог упасть, после чего констатировали, что несколько досок в полу на месте его падения проломлены безвозвратно и без их замены мне не обойтись, в то время как вмятина в стене оказалась некатастрофичной.

Пришлось ехать в магазин стройматериалов, выбирать и покупать доски… В общем и целом в итоге мы втроём провозились с ремонтными работами, включая выравнивание вмятины в стене, где-то около пяти часов. Руперт ушёл сразу по завершению работы, желая поскорее вернуться к Пени и детям, Нат ретировалась следом за ним, на встречу с подругами по университету, а Коко ушла за час до завершения косметического ремонта, так что компанию к чаю согласился составить мне только Генри. Он рассказал мне о том, что Элизабет регулярно названивала ему, из-за чего он на прошлой неделе сменил номер своего телефона, и о том, что он стал больше времени проводить с Жасмин и Мией… Уже наблюдая за тем, как Генри уходит в сторону родительского дома, я обратила внимание на то, что его шаг стал легче, словно он свалил гору со своих плеч и теперь расправил их в свободном полёте. На это было откровенно приятно смотреть.

Часы показывали начало седьмого, и я знала, что мне остаётся провести вечер пятницы за просмотром футбола, на который я подсела и подсадила Нат с Коко благодаря Риорданам и виртуозной игре капитана любимой команды Робина Робинсона, но меня впервые это не устроило. Недолго думая, я зашла на кухню, отрезала от сладкого пирога Коко два огромных куска и, положив их на древнюю, потрескавшуюся и невероятно тяжёлую для своего размера тарелку сгущённого цвета, надела свою старую тяжеловесную куртку, часом ранее найденную в куче вывалившейся из шкафа одежды, после чего с облегчением вышла на улицу.

Когда я вошла во двор Олафа Гутмана, по-осеннему холодный дождь, выпадающий из густых свинцовых облаков, только начинал накрапывать. Я нажала на звонок всего один раз, следующие три минуты не сделав ни единой попытки повторного нажатия. Я знала, что одного раза более чем достаточно, что меня услышали и мне просто нужно дождаться.

Посмотрев на свои наручные часы, я отметила, что пошла уже четвёртая минута молчания и, засунув руку в карман куртки, второй всё ещё держа перед собой тяжёлую тарелку с двумя кусками пирога Коко, терпеливо продолжила сверлить взглядом выцветшую дверь. Когда-то она была белоснежной, но теперь посерела и местами краска на ней начала трескаться, но не смотря на это она всё ещё выглядела ухоженной. Именно об этом я, сдвинув брови, думала, когда дверь передо мной аккуратно отворилась.

– Я пришла узнать, что в коробке, – коротко и тихо произнесла я вместо приветствия, слегка поведя тарелкой в своей руке. В ответ мистер Гутман лишь едва уловимо кивнул головой, после чего пропустил меня внутрь своих пустых комнат-лабиринтов.

Мы расположились в той же комнате, в которую недавно я помогала мистеру Гутману затащить одну из его тяжёлых картонных коробок. На улице, из-за налетевших с севера туч, совсем потемнело, но вместо того, чтобы включить свет, мистер Гутман зажег широкую восковую свечу и вставил её в старый, от времени начинающий ржаветь у основания ручки фонарь. Поставив его на стол, расположенный у стены напротив окна, мистер Гутман пригласил меня немым жестом руки присесть на стул, после чего я заметила на столе странный массивный агрегат, своим изогнутым носиком с маховиком на нём отдаленно напоминающий чайник.

Когда мистер Гутман перевернул две из пяти пиал, стоящих впритык к стене, и, открутив краник на странном агрегате, начал поочерёдно разливать из него кипяток, я поняла, что моя догадка относительно происхождения данного аппарата не далека от правды.

– Прежде никогда не видела самоваров? – таким вопросом решил оборвать наше молчание мистер Гутман, наверняка заметивший мою заинтересованность чудаковатым устройством.

– Нет, – повела бровью я.

– Странно. У тебя ведь русские корни?

В ответ я с удивлением посмотрела на собеседника – подобную информацию в нашем городе едва ли мог кто-нибудь знать.

– Удивляешься, что я знаю о том, что Амелия, твоя прабабка, дочь русских князей-беженцев?.. – тяжело выдохнув, мистер Гутман не спеша, словно в замедленной плёнке, опустился на стул. – Не удивляйся. Я младше неё на тридцать лет, но при этом я старше тебя на сорок. Я знаю о многом, что было до твоего появления на этой улице, и о многом, что было после… Нужно помнить свои корни… Нужно помнить… – задумчиво повторил мистер Гутман, взяв в руки пиалу. – Наши фамилии звучали в пространстве этого мира задолго до нашего появления в нём. Это то, что нам досталось от наших предшественников. Моя фамилия состоит из двух частей: “гут”, что значит “хороший”, и “ман”, что означает “человек”… Боюсь, я подвёл своих предков.

– Вы плохой человек? – вздёрнула брови я, продолжая водить кончиком указательного пальца по своей пиале, стоящей напротив меня на узорчатом блюдце.

Прислонившись спиной к стене, я машинально начала прислушиваться к мерному дыханию собеседника и острым, косым каплям дождя, врезающимся в тихо дребезжащее окно. Наши голоса были тихими и какими-то надломленными, отчего слышать их было так же уютно, как, например, слушать завывание ветра под крышей, при этом согревая своё дрожащее тело под тонкой шерстью шотландского пледа.