люцерны и, приложив палец к губам, шикнул: «Замолчи, ради бога! Там перепелиное гнездо – и птенцы только что вылупились. Пойдем, я тебе покажу». Да, думаю, у него было чутье на дичь. Неслучайно он был лучшим охотником деревни.

В отличие от подавляющего большинства гонщиков прошлого и настоящего, Нуволари не переживал из-за того, что машина у него хуже, чем у соперников, всегда выкладывался по полной и боролся даже за седьмое или десятое место. За эту самоотдачу, страсть, за удивительную уверенность его обожали зрители, для которых он стал кумиром. Но Тацио ценили не только фанаты. Именно Нуволари немецкая Auto Union, одна из самых сильных на тот момент команд, пригласила стать основным пилотом после смерти своего лидера, Бернда Роземейера. И даже на непривычной машине Тацио подтвердил высочайший класс, проявляя свою удивительную гонщицкую интуицию. Нуволари никогда не забывал, что он итальянец. Многие до сих пор помнят его неизменную выцветшую желтую майку, а я – шейный платок в цветах итальянского флага, который он надевал на каждую гонку, закрепляя золотой брошью в форме черепахи – подарок от Габриэле Д’Аннунцио[65].

Не раз я слышал разговоры: что такого особенного в стиле Нуволари? Все кому не лень пишут и говорят об этом стиле. Но так бывает всегда, когда человек выходит за рамки человеческих возможностей и становится легендой; тогда про боксера скажут, что он мог убить быка ударом кулака, а про пилота – что мог пройти поворот на двух колесах.

Начав гоняться с ним бок о бок, я тоже первое время задавался вопросом, в чем же изюминка стиля этого худощавого, неулыбчивого человека, результат выступления которого, как правило, зависел от количества поворотов на трассе: чем их больше, тем Нуволари быстрее – не зря повороты он называл «ресурсами». В общем, как-то раз во время тестовых заездов в гонке «Трех провинций» в 1931 году я попросил его взять меня пассажиром, пока он гонял на Alfa 1750 из моей «Скудерии». Это был дебют Нуволари на гонке, и он осторожничал, потому что видел меня за рулем Alfa новой модели – восьмицилиндровой 2300, более мощной, чем его. Но все же сопротивляться не стал. «Садись», – просто сказал он. В первом же повороте мне показалось, что Тацио ошибся и сейчас мы вылетим с трассы. Я приготовился к столкновению. Вместо этого мы вышли из поворота и оказались на нужной траектории в начале следующей прямой. Я посмотрел на Тацио: его обветренное лицо было спокойным, даже безмятежным, – совсем не таким, как у человека, который только что избежал аварии. Во втором и третьем поворотах у меня возникло абсолютно такое же чувство. К четвертому и пятому я почти привык. И заметил, что во время прохождения кривых Тацио не поднимает ногу с педали газа – держит ее в пол. Так, наблюдая за ним с пассажирского сидения, я начал понимать, в чем его секрет.

Нуволари входил в поворот намного раньше, чем инстинкт пилота диктовал это, например, мне. Он вообще проходил повороты странно: одним рывком направлял нос машины на внутренний радиус, как раз в том месте, где поворот начинался. И еще до этого, заранее, устанавливал нужную передачу, вжимал педаль газа в пол и, используя центробежную силу, отправлял машину в занос, а она держалась в повороте за счет тяговой силы ведущих колес. На протяжении всего поворота нос машины отклонялся от внутреннего радиуса, и в конце поворота машина уже находилась на правильной траектории для прохождения следующей прямой. Этот фокус Тацио проделывал раз за разом, и я вроде быстро привык, но не мог избавиться от ощущения, что катаюсь на американских горках.

Моя машина была мощнее, но я отстал на 32,9 секунды, а гонку выиграл Нуволари. После финиша Тацио сказал: «Чтобы тебя обогнать, мне пришлось выложиться, как никогда раньше». Его слова подтвердил Дечимо Компаньони, механик Нуволари, личность почти легендарная: «Да, – сказал он, – сегодня ты заставил меня поволноваться». В те годы пройти повороты таким способом позволяли зависимая подвеска и то, что шины накачивали под более высоким давлением. Поэтому, если правильно рассчитать момент вхождения в поворот, его можно было пройти в заносе. Но «кривую Нуволари» повторить не мог никто. Многие пробовали снова и снова, но в самых опасных местах все же убирали ногу с педали газа. Ни один не осмеливался выжимать ее во время всего поворота, как Тацио. Возможно, просто никто не чувствовал машину так тонко и не обладал его нечеловеческим бесстрашием.

Позже, когда подвеска стала независимой, а давление в шинах – средним, исполнять эти акробатические заносы не смог и сам Нуволари. Однако кое-что из своего стиля он сохранил: Тацио продолжал нацеливаться на внутренний радиус поворота, так же позволяя машине уйти в занос. Только теперь он не давил ногой на газ, а подправлял руль несколькими резкими рывками. Казалось, для его несравненного инстинкта и таланта не существует никаких преград – ни границ человеческих возможностей, ни законов физики.

После окончания гоночной карьеры мы с Тацио остались друзьями, хотя и виделись довольно редко. Когда автомобили под маркой Ferrari начали участвовать в гонках, в 1947 году, Нуволари подошел и сказал мне: «Феррари, я готов». Он никогда не называл меня по имени.

Нам удалось еще раз поучаствовать в гонке вместе – и в какой! В легендарной «Милле Милья» 1948 года, когда Нуволари невероятным образом прошел участок из Брешии в Реджо-Эмилию[66]. Я ждал его в местечке Оспицио, чтобы заправить машину. Поломка пальца рессоры лишила Нуволари заслуженной победы, о которой он так мечтал. Отдохнуть мы заехали к гостеприимному священнику и, лежа вечером в кровати, я сказал Тацио: «Не падай духом, выиграешь в следующем году». «Феррари, – ответил он, – таких моментов в нашем возрасте бывает немного. Запомни это и постарайся получить от них максимальное удовольствие». Что скрывалось за его словами – может, драма человека с нервами, натянутыми как струна, драма отца, который пережил смерть обоих горячо любимых сыновей[67] и тщетно надеялся, что ему не придется дожидаться конца, лежа в своей постели[68]?

Нуволари был одиночкой, человеком, с которым судьба обошлась очень жестоко, не пощадив его самые глубокие чувства. Однако я должен сказать – пусть это замечание не прозвучит непочтительно: Тацио всегда мастерски режиссировал собственную жизнь. Мало кто так хорошо, как он, знал, чего хотят зрители, мало кому удавалось так умело создать вокруг своего имени ореол легенды. Каждое его действие, каждый жест были заранее продуманы и просчитаны, несмотря на то что он постоянно рисковал жизнью. Нуволари даже прописал в завещании, по каким дорожкам в саду пришедшие проститься с ним должны будут пронести гроб.

Узнав о кончине Тацио, я сразу же отправился в Мантую. Стоял жаркий день, 11 августа 1953 года. В спешке я заблудился в лабиринте улочек старого города. Пришлось остановиться, выйти из машины и спросить в лавке жестянщика, как проехать на виллу Нуволари. Меня встретил пожилой рабочий; прежде чем ответить, он обошел мою машину, чтобы посмотреть регион на номерном знаке. Потом все понял, горячо пожал мне руку и сказал срывающимся голосом: «Спасибо, что приехали. Таких, как он, на свете больше нет и не будет»[69].

Не так давно я снова побывал в Мантуе. Встретился со старыми друзьями из одного из самых первых клубов владельцев Ferrari и возложил цветы