о нём иначе: он энергичен, распорядителен – качества положительные и одабриваемые всеми… Генералу Маркову было чуждо чувство тщеславия, и он не признавал его у других»[90]. Свой полк он свёл в батальон, что оправдывалось походной обстановкой и упрощало управление: между штабом полка и ротами – никаких промежуточных инстанций, все люди в строю, на передней линии. В штабе полка всего три человека, включая командира, да 5 офицеров – конных ординарцев. Такая организация полка гарантировала быстроту решений в боевой обстановке и тесную связь с каждым офицером.

Слияние мелких частей больно ударяло по самолюбию смещённых начальников.

Партизанский полк, численностью около 800 человек, возглавил генерал Богаевский. В него вошли главным образом донские партизанские отряды полковника Краснянского, есаула Лазарева[91], есаула Бокова, есаула Власова, сотника Грекова, небольшая часть китайского отряда сотника Хопёрского, остатки Ростовского студенческого полка и некоторые другие, более мелкие части. Основу этих отрядов составляли донские казаки и учащаяся молодёжь. К Партизанскому полку также был присоединён отряд киевских юнкеров во главе с полковником Дедурой.

Организационно полк состоял из трёх пеших сотен. 1-й сотней командовал полковник Краснянский, основу которой составили люди его партизанского отряда. 2-ю сотню возглавил есаул Лазарев, где костяком являлись бойцы созданного им отряда. В 3-й сотне находились преимущественно партизаны погибшего полковника Чернецова.

12 (25) февраля во время смотра всех частей армии, в присутствии генерала Корнилова, часть юнкеров школы прапорщиков, Юнкерский и Студенческий батальоны были объединены в Особый Юнкерский батальон трёхротного состава общей численностью около 400 человек. Его командиром стал генерал Боровский. В 1-ю роту преимущественно входили юнкера и кадеты, 2-я и 3-я состояли из учащейся молодёжи.

При сведении бывшего Юнкерского батальона в роту его командир штабс-капитан Парфёнов не захотел переходить на положение ротного командира и вообще не пожелал оставаться в батальоне, говоря, что соединение юнкеров и студентов неизбежно приведёт к столкновению их политических взглядов. Юнкера считали студентов «социалистами». Штабс-капитан Парфёнов даже убедил генерала Алексеева, что страсти в батальоне накалены до предела и в любой момент дело может дойти до вооружённого конфликта. Когда же основатель Добровольческой армии поделился своими опасениями с генералом Деникиным, то получил ответ:

– Ничего, Михаил Васильевич. Всё обойдётся. Волнуется больше Парфёнов, чем батальон.

Действительно в Добровольческой армии собрались люди разных политических взглядов, что остро ощущалось многими добровольцами. Однако и монархисты, и республиканцы, и социалисты понимали, что оказались в одной лодке. Перед лицом смертельной опасности многие из них справедливо видели спасение только в единстве. Огромную роль играло и то, что в Добровольческой армии не было людей, призванных в её ряды по набору или по принуждению. Части пополнялись исключительно на добровольческих началах, при этом каждый доброволец давал подписку прослужить четыре месяца с обещанием беспрекословного повиновения командованию.

Для поднятия настроения и боевого духа в рядах молодёжи в тот же день, 12 (25) февраля, всех юнкеров, находившихся в армии, генерал Корнилов произвёл в прапорщики, а кадетам старших классов присвоил новое звание – походные юнкера. После объявления приказа о производстве юнкеров в офицеры, за Россию, за генерала Корнилова, воздух неоднократно сотрясало искреннее, молодецкое:

– Ура!

Прямо на смотру на станичной площади легендарный полководец лично вручал юнкерам офицерские погоны, заготовленные для этого торжественного случая ещё в Ростове. Произведённые в походные юнкера кадеты на свои погоны по нижнему ранту нашили ленточки национальных цветов.

И хотя всем юнкерам офицерских погон не хватило, они с юношеским задором изготовили их из солдатских. «В тот же день юнкерские погоны были сняты, – вспоминал своё производство в офицеры В. А. Ларионов, – и так как офицерских галунных достать было, конечно, невозможно, на солдатских суконных погонах химическим карандашом проводили по середине погона черту и рисовали звёздочку. Впрочем, весь Кубанский поход все старшие офицеры продолжали считать нас за юнкеров и командовали как батарейными солдатами»[92].

Хуже всего дело обстояло с кавалерией. В армии сформировалось всего три небольших конных отряда общей численностью около 300 шашек. Отряд полковника Глазенапа, созданный путём слияния малочисленных донских казачьих партизанских отрядов. Дивизион регулярной конницы полковника Гершельмана. Конный отряд подполковника Корнилова, состоявший из бывших частей полковника Чернецова.

В станицу Ольгинскую артиллерия пришла в следующем составе: 1-я юнкерская батарея подполковника Миончинского с 5-ю орудиями, 2-я офицерская батарея, не имевшая орудий, и 3-я офицерская батарея с двумя пушками. Ещё одно орудие находилось при одном из партизанских отрядов.

После реорганизации артиллерийский дивизион состоял из четырёх батарей по два трёхдюймовых орудия в каждой. Командовали батареями опытные артиллеристы, настоящие профессионалы своего дела. 1-й батареей – георгиевский кавалер подполковник Миончинский, 2-й батареей – подполковник Шмидт, 3-й батареей – георгиевский кавалер подполковник Ерогин и 4-й – бывший командир лейб-гвардии Стрелковой артиллерийской бригады, георгиевский кавалер полковник Третьяков.

О мастерстве подполковника Миончинского генерал Деникин восхищённо писал: «Миончинский – этот виртуоз артиллерийского боя, живший, горевший и священнодействовавший в музыке смертоносного огня…»[93] Но подполковник Миончинский, прошедший всю Великую войну с августа 1914-го, был не только прекрасным артиллеристом, но и опытным организатором. Его 1-я офицерская[18] батарея численностью около 100 человек под его началом превратилась в отдельную боевую часть, способную самостоятельно решать некоторые боевые задачи. В неё входили: орудийный взвод, команда связи, команда конных разведчиков, пулемётный взвод с 2-я пулемётами и пеший взвод, численностью около 50 бойцов.

Артиллерийских снарядов у добровольцев было немного, не более 600–700. Поэтому в походе оставался лишь один род снабжения – добывать боеприпасы ценой крови. Ружейных патронов тоже было немного. Тощей оказалась и казна армии, находившаяся в ведении генерала Алексеева. Все денежные средства, около 6 миллионов, носили на себе три офицера: полковник Трескин, ротмистр Апрелев и ротмистр Шапрон дю Ларре. Каждый нёс по 2 миллиона, которыми он был забинтован.

О настроениях в рядах добровольцев в те дни ярко написал И. А. Эйхенбаум: «Кто же в армии? Порывная жертвенная молодёжь обоего пола, убеждённые, бескомпромиссные офицеры, готовые платить за своё достоинство, за честь Родины своей головой… Наверное, всё же никакого чуда не будет, и возвращения в нормальную жизнь тоже не будет, поэтому – да поможет Бог дойти до Его порога твёрдым шагом»[94].

Назревшая реорганизация армии являлась далеко не основной причиной длительной стоянки в станице Ольгинской. Прежде всего, следовало поставить точку в главном вопросе о конечной цели похода и выработать маршрут движения. По этому вопросу мнения старших начальников резко разошлись. Даже для опытных, прославленных военачальников, стоявших во главе добровольческой организации, решение давалось необычайно трудно.

Выступая в поход, генерал Корнилов намеревался вести добровольцев в Сальский округ Донской области, в район зимовников, к северо-западу от станицы Великокняжеской, где армия могла отдохнуть, пополнить конский состав и, находясь в