что хочет, – пробормотал мальчик.

– Потому что никто не признаётся, чего хочет на самом деле. Но ты-то признаешься, – желтоглазые хихикали. – Что же ты, заячья душонка? Боишься? Трус один раз – трус навсегда. Куда ему на ярмарку соваться? – они снова рявкали друг другу. – Вытрясут, вытянут… И к нам вернётся! А мы уж потеснимся. Мы потеснимся! Иди к нам, сейчас иди, раз ты трус!

– Я не трус. – Мальчик шагнул к пещере. Жёлтые глаза отодвинулись во мрак.

– Не трус? Зайчишка-трусишка, – клацали они челюстями. – Зайчишка-трусишка!

«Они меня науськивают. Не знаю, что у них за цель, но к ним я не пойду. Я сумею обхитрить ведьму и Маше помочь. И себе тоже».

Мальчик сорвался с места прочь от пещеры. У него оставалось звериное чутьё, он безошибочно определил направление. Маша пахла конфетами, сладкий аромат перекрывал привычные запахи леса. Желтоглазые вырвались из логова и преследовали его.

– Не туда, зайчишка-глупышка! Ярмарка в другой стороне. Ты трус! Трус! Трус!

Мальчик твердил «я не трус» и бежал без передышки, пока за очередным деревом не показался костёр. Мальчик остановился, желтоглазые окружили его, чуть слышно скрипя зубами. У костра сидели Маша и Платон, между ними махала длинными руками Вирь-ава.

– Одолела Ночную Матерь… – расслышал мальчик возглас старухи. Кроличья ведьма с Вирь-авой не зналась. Хозяйка леса на дух не переносила воровку детей. Зато с Ночной Матерью ведьма порой беседовала, приносила ей кроликов. «Родня мы с ней, – говорила она иногда, – не по крови, но по договору. С роднёй считаться нужно».

– Сильна девчонка. Матерь Ночи одолела. Того глядишь, без тебя до ведьмы доберётся, – захрипели желтоглазые, – не у дел останешься, заячья душонка. И мальчишка-глупышка, видишь, к ней жмётся. И шар треклятый над головой блестит. Ой, не ходи на ярмарку, безымянный! К ведьме беги, предупреди, может, она простит, оставит тебя прислужником!

– Худо тому, кто добра не делает никому, – громко заявила Вирь-ава, и мальчика словно ошпарило. Он решился.

Лес расступался перед ним, отлично зная, куда он торопится. Желтоглазые с улюлюканьем неслись позади.

– Не получится! Не срастётся! Лучше к нам вернись!

«Я могу выторговать не имя и не силу, а секрет. Мне надо узнать, как победить ведьму. Раз Маша справилась с Ночной Матерью, то и с хозяйкой моей справится. На ярмарке точно найдётся тот, кто подскажет, как это сделать!»

– Не трус ты, а дурак! Ты должен сам во мрак и её во мрак, да никак! – бесновались желтоглазые.

На кромке леса решимость чуть не покинула мальчика. Он поднял глаза к серому небу Перепутья и воскликнул в отчаянии:

– Что мне делать?

– Иди к нам! – вопили желтоглазые. – Не сумеешь! А мы потеснимся! Потеснимся! У нас тоже нет имён, мы тебя поймём!

– У меня есть имя! – выкрикнул мальчик. «Я больше не кролик, не трусливая душонка. Я могу и должен быть смелым, а если и нет, Маша поможет мне и даст другое имя».

Тени наблюдали за его уменьшающейся фигурой и ругались.

– Толку нет!

– Отчего же? Мы заронили сомнения.

– Бабка всё испортила, словами играет, тьму из душ выметает!

– Но из семечка прорастёт росток. Дай срок, и мы порадуем хозяйку!

* * *На ярмарке судебЧто было, что будет,Что есть и случится,И тени, и лица,Желания, сны и мечты.И кривду, и правду,Сегодня и завтра,Личину любуюЗа цену смешную –Сторгуешь и выкупишь ты.

Песня витала над торговыми рядами, повторяясь вновь и вновь.

– Продаёшь или покупаешь? – спрашивали вокруг.

Мальчик шёл между прилавками, жалея, что не может на время вернуться в обличье кролика и прошмыгнуть незамеченным через ярмарку. Будь он кроликом, не мучился бы сомнениями, как поступить. Он бы слышал приказ хозяйки, а не песню, которую наигрывал неведомый шарманщик. Музыка играла из ниоткуда и отовсюду сразу. Торговцы и посетители не замечали однообразной мелодии, лишь изредка встряхивали головами или отмахивались от напева как от назойливой мухи.

Ярмарка раскинулась посреди пшеничного поля. Если оно и было когда-то золотым и полным жизни, то ярмарка выжала из пшеничных колосьев все соки. Одни склонили головки, искорёженные чёрными, уродливыми наростами, другие покрылись бурыми пятнами, как будто их поела ржавчина, и источали горький запах. Колосья ломались от прикосновения, острые края резали руки.

В обычные дни прилавки вырастали как из-под земли. Идёшь, идёшь и натыкаешься на торговца, громко выкрикивающего «продаёшь или покупаешь?». Возле прилавков пшеница исчезала, словно её долгое время вытаптывали сотни ног. Голая земля выглядела выжженной, мёртвой. Стол исчезал, когда незаинтересовавшийся посетитель проходил мимо, пшеница возносила к небу больные колосья. Но сегодня ярмарка полнилась торговлей и шумом, пшеница отступила, сомкнув чёрно-бурое кольцо вокруг многочисленных рядов.

На ближайшем к мальчику прилавке в глубоких тарелках высились аккуратные горки пирожков с пылу с жару. Пирожки источали соблазнительные ароматы, у стола толпились покупатели. Кого тут только не было! Мальчик без труда узнал лешего, моховика, кикимору. Позади серыми дымками клубились призраки.

– А эти куда? – взвизгивала кикимора. На её щеках зеленели четыре бородавки. – Ни вкуса, ни запаха не почувствуют. Товар зря переводить.

– Дай и нам, – шелестели призраки. – Мы хотим вспомнить вкус.

– Ишь чего захотели! – отмахивался моховик. – Вам и предложить взамен нечего.

Леший перебирал пирожки покрытыми корой пальцами.

– С чем пирожки? – спросил мальчик. Что он ел в последний раз? Ягодку малины под ёлкой. А до того листик салата в доме у Маши.

– С чем тебе захочется, если заплатить сможешь, – ответила торговка, худая женщина, вполне похожая на обычного человека, но с третьим глазом во лбу.

– Я с капустой люблю.

– И с капустой есть. И с грибами. И с яблоками. С яблоками хочешь, мальчик?

Торговка указывала на тарелки, кикимора переглядывалась с лешим. Они оценивали мальчика.

– Нет-нет, не с яблоками, – попросил мальчик, яблоки напоминали ему о ведьме. – Один с капустой, пожалуйста.

– Плати, – женщина протянула руку, покрытую островками лишая.

Мальчик понял, что останется голодным. Денег у него никогда не водилось.

– Мне нечего предложить, – признался он.

– Глазок давай или палец любой, – предложила торговка. – Ты же человек? На тебя быстро едоки найдутся. Я тебе с капустой, а из тебя с мяском!

Леший захохотал. Смех его походил на птичьи крики. Кикимора смеялась визгливо.

– С крольчатиной ведьминой сама ешь, – заворчал моховик. Он порос бурым мхом, но цепкие маленькие глазки быстро разглядели, что за мальчишка стоял перед ним. Он ткнул в грудь мальчика чёрным ногтем. – Ты чеши отсюдова, тебя дальше ждут.

Мальчик не стал спорить. Побрёл от стола к столу. Запах пирожков преследовал его долго.

– Сердца! Кому сердца? Обрести силу, недоступную прежде! Смелость волка, мощь медведя, хитрость человека!

– Продаю заунывный плач! Заунывный плач в ассортименте!

– Меняю время людское на время перепутное! За три года в человечьем мире двадцать лет на Перепутье отдам!

На ярмарке продавали всё, что могло предложить Перепутье. Жуткое и бессмысленное, желанное и никому не нужное, привычное и странное.

– Богатый выбор кореньев да зелий, – через лавку к мальчику перегнулся серый кот. Глаза кота скрывала повязка. – Приворотное-отворотное, для памяти, для забытья, для полётов во снах, для невидимости.

– Кому нужны твои варева? – донеслось с соседнего прилавка. – Вот у меня каменья самоцветные!

Самоцветы продавала трёхглавая змея. Камни она уложила горками, отсортировала по цвету. Они походили на конфеты, которые Машина мама раскладывала в вазочки. Фантики конфет блестели почти так же маняще.

Посетители присматривались-приценивались. Отдавали, что могли: шишки, воду из Реки времени, грибы, ягоды, мёд. Некоторые шли на уловки:

– Старый балахон Лодочника! Кому впору придёт, тот во главе лодки и станет!

– Пять дней в человечьем доме меняю на шкуру оборотня!

– Лунный свет в бочонке!

За лунный свет, которого на Перепутье никто не видывал, как и света солнца, русалки отрезали серебряные волосы. Угольно-чёрные чуры, которые раньше жили в людских избах, но с появлением многоэтажек лишились домов и перебрались на Перепутье, тащили на ярмарку свои главные ценности – затвердевшие куски хлеба, единственное, что напоминало им о прошлой жизни. Тащили в надежде на пять дней в человечьем доме. Шкуры оборотня они предложить не могли. Кто с оборотнем встречался, обычно с трудом собственную шкуру сохранял. Ну а старый балахон Лодочника – на эту небылицу никто не купился.

– Поскорей налетай, не зевай, не моргай, столько лиц у меня, где твоё, выбирай! – перекрыл зазывания и бесконечную песню ярмарки девчоночий крик.

Через два прилавка от мальчика весело плясала Маша.

– А вот кому лицо? Будешь стар или млад, беден или богат, страшен или красив, весел или спесив! – Маша кланялась покупателям. На столе перед ней лежали куски ткани.

Вокруг её прилавка тоже толпились призраки. Они кричали наперебой:

– За призрачный вой сторгуемся? Вою лучше всех на Перепутье.

– Цепи свои отдам!

– Слугой верным стану!

– Пошли прочь, – огрызалась Маша, – на вас не лицо, простынь белую накидывать! А вот кому