и восхищающая всех вокруг своими талантами, что способна удержать Михаила? Увы, она не Муза. И главное — он еще слишком молод, чтобы понять это.

Разговор с Тасей вышел сам собой. Варвара Михайловна совершала обход своего цветника. За кустом розового шиповника она увидала читавшую на скамейке Тасю. Варвара Михайловна склонилась к высоким голубым соцветиям, свечками поднимавшимися рядом.

— Это мой любимый дельфиниум. В этом году так разросся! Покойный муж купил участок и с любовью занимался строительством дома. К несчастью, умер так рано. Мише было восемь. Здесь проводит летние месяцы моя детвора. Вы же заметили, Тася, у нас все очень просто — вполне демократический быт. Только в цветнике я позволяю себе создавать роскошь! Посмотрите на маки! Оранжевое пламя!

— Мой отец всегда разводил цветы в палисаднике. А я помогала… — откликнулась Тася, вставая.

— Роскошь! Какая роскошь! Да если бы Господь сотворил только это чудо цветения, человеку должно благодарить Творца неустанно. Хорошими делами и поступками. Наши благодеяния — лучший дар Всевышнему, — нараспев сказала она, склоняясь над мраморной лилией.

— Миша тоже так говорит. И еще он считает, что в самом затруднительном положении главное — сохранить достоинство, — сказала Тася, всегда смущавшаяся в присутствии матери Миши. Но сейчас она решилась добавить: — Еще он сотворил любовь. Для нас с Мишей это… Это главное счастье.

— Ты права, Танечка. Правда, понятие любви Господа шире, чем любовь мужчины и женщины.

— Но именно такая любовь самая сильная. — Она стояла, вытянув по швам руки со сжатыми кулаками, напряженная, готовая ринуться в бой.

С улыбкой Варвара Михайловна сорвала цветок шиповника, кивнула на скамейку:

— Присядем. У тебя еще большая жизнь впереди, детка, и много всяких Любовей. К детям, к родителям, к любому человек нуждающемуся в поддержке ближнего. Да хоть к этому цветку.

Пожав плечами, Тася присела на краешек скамейки.

Они помолчали. Варвара Михайловна решилась:

— Таня, вы с Мишей собираетесь пожениться. Это правильно. Но, понимаешь… Он снова забросил университет, он совершенно не в себе! Создавать семью вам рано. Надо подождать. Не стоит беспокоиться, что время разрушит вашу любовь. Только укрепит. Миша закончит курс, вы снова приедете сюда и как-то спокойно все решите. У вас еще все впереди.

— Конечно, — согласилась Тася, — только я думаю, что, если мы будем вместе, Миша скорее успокоится и займется учебой.

— Но тебе тоже надо думать о своем будущем. Не можешь же ты просто так… Ну жить вместе с юношей, который еще не в состоянии контролировать свои чувства. Не скрою, он всегда был очень влюбчивым. Еще на детском празднике, Мише было четыре… нет, пять лет, он увлекся Машенькой Зарайской — этакой куклой в локонах… Да и потом…

— Варвара Михайловна, он мне все рассказывал. Сейчас все по-другому. — Тася взглянула на тревожное, несмотря на милую улыбку, лицо женщины и не сказала, что между ними с Мишей решено твердо: в случае сопротивления родителей они буду венчаться тайно.

14

Оба жили мыслями о встрече и ждали лета. Однако предлог для поездки Таси в Киев оказался печальным. Умер дядя Витя. Возвращался из командировки, высматривая в толпе встречающих Сонюшку. Увидел темную голову под сиреневым кружевным зонтиком. Чей-то букет заслонил лицо жены, тщетно искавшей его в окнах вагона. Почему-то это показалось страшным — не встретиться, потеряться. В груди образовался ком.

— Сонюшка! — крикнул он в толпу, шагнув на перрон с железной лесенки — солидный полковник в светлом мундире с сияющими пуговицами и золотыми погонами, заледеневший от какого-то необъяснимого страха.

Два прапорщика с вещмешками козырнули и покосились на спешившую к нему интересную брюнетку с зонтиком.

Он увидал крупное Сонино, чего-то испугавшееся лицо, беззвучно открывавшийся рот и вдруг опустился на подломившиеся колени, качнулся и рухнул ничком на замусоренный перрон. Мягкая щека уткнулась в липкую конфетную обертку.

— …Эта бумажка! Она прилипла и трепетала… А сердце уже не билось!.. — говорила всем Софья Николаевна на похоронах, сверкая слезами. Был солнечный день — лето только началось. Началось вдовство.

После поминок Тася с Мишей пошли к Днепру, стояли на площадке, с которой давным-давно он хотел броситься вниз. Казалось, сто лет прошло. Держались за руки и молчали.

— Ладно, все понимаю — кто-то из двоих умирает первый. Но как можно… Ты видела этого нашего «друга дома» Ивана Павловича Воскресенского? Он врач, милый в общем-то человек… Ну и лечи детей! Так он за мать взялся. И она не против! Да-да, что самое противное — вполне не против. Только я в Киев — он в Бучу, к ней.

— Но это же нормально, больше десяти лет прошло, как твой отец умер. Варвара Михайловна интересная женщина… — защищала Тася Булгакову, втайне радуясь гневу Михаила. — Только у нас совсем другое. Без тебя… Другой жизни без тебя у меня не будет.

— Не хнычь, Таська! Я же вечный! — Подхватив за талию, Михаил закружил ее по площадке. — Слушай, мы живы! Мы живы, мы вместе, и это совершенно невероятно!

Тася сняла комнату поблизости от тети Сони, и они с Мишей жили как молодожены — совершали ритуальные побеги на «свой остров», сидели в кафе, выходили на прогулки.

— Тась, ну почему на тебя все мужчины оглядываются? — Михаил важно шагал рядом со своей дамой по вечернему Крещатику. — Эти дамочки так стараются быть эффектными — навились, намазались, разодеты в пух и прах! А ты у меня — скромный ландыш. И пахнешь ландышем, честное слово!

— Мама тоже говорила… — пожала плечами Тася, — это врожденное. — Она лукаво покосилась на физиономию Михаила, не разобравшегося при всем своем чутье в ее маленьких женских хитростях. Не велел он ей пудриться и губы мазать — не надо! Духи считал вульгарными — верно! Только пока по лестнице со второго этажа спускались, успела Тася носик попудрить, губы подвести да еще пробкой духов «Ландыш лесной» шею мазнуть. Юбку незаметно укоротила — ножки-то стройные, а шляпку, совсем простенькую, чуть-чуть набок сдвинула и завитки, словно случайные, от висков выпустила. Эх, семнадцать лет, великолепно твое цветение и наивны тайны. Пройдет два десятка лет, и все усилия парфюмерии и косметики не вернут чуда.

Второго сентября Миша ворвался в столовую, где завтракала Тася. В его руке трепетала газета.

— В оперном театре стреляли! Смертельно ранен эсером Богровым Петр Аркадьевич Столыпин — министр внутренних дел и председатель Совета министров, член Государственного совета. — Михаил бросил на стол скомканную газету. — Это плохой знак.

Тася знала, что политика — удел мужчин, а женщинам подобает разделять взгляды мужа.

— Это просто ужас какой-то!