Михайловна Булгакова тяжело переживала случившуюся с сыном беду Беду — иначе она это и назвать не могла. Как бы ни хороша была саратовская девица, но появилась она в Мишиной жизни совершенно не вовремя, разрушив надежды на Мишину будущность. Он был похож на помешанного, не слышал ничего, что говорила ему мать. Попытки объясниться с сыном она оставила после первого же разговора.

— Михаил, прости, что я вмешиваюсь, но ты совершенно не в себе. Университет забросил. Как будто тебя приворожила эта саратовская девица. Ты способен выслушать мое мнение по поводу твоей… пассии? Извини, но я знаю твою влюбчивость. Многое зависит от поведения девушки. И если она хорошо воспитана, то не позволит… Не позволит юноше совершить необдуманный поступок. А эта особа…

У Михаила побелели пальцы, впившиеся в подлокотник кресла.

— Мама, если вы еще раз недоброжелательно отзоветесь о Татьяне Николаевне, я уйду из дома. Прошу вас, поберегите свое и мое сердце.

Не слова и не тон сына обдали Варвару Михайловну ледяной волной. Его взгляд. Никогда прежде она не видела у него таких глаз — глаз глубоко страдающего и отчаявшегося человека.

«Да он и в самом деле обезумел! — подумала Булгакова, с ужасом глядя на образ Казанской Божьей Матери над теплящимися лампадками. — Исцели его от наваждения! Дай мне терпения и понимания, Пресвятая Дева!»

Варвара Михайловна зачастила к священнику отцу Александру Глаголеву в церковь Николы Доброго. Когда-то он был дружен с ее мужем, остался доверенным лицом и добрым другом и для нее.

В зеленом сумраке кабинета, затененном деревьями церковного парка, где запах старых книг и ладана смешивался с запахом осенней листвы, отец Александр внимательно слушал Варвару Михайловну, устремив на нее взгляд понимающий и добрый. Выслушав же, произнес:

— Господь милостив. Верно одно: уныния ни в коем случае допускать нельзя.

— Но ведь если с Мишей из-за нее случится что-то нехорошее, я никогда не прощу ей! — выплеснула боль Варвара Михайловна. Батюшка осенил ее крестным знамением:

— В терпении и прощении ваша материнская сила. Не забывайте об этом.

За две недели до Рождества Варвара Михайловна с детьми выехала в Орел к родной сестре, бездетной, тяжело захворавшей и умолявшей последний раз дать возможность взглянуть на племянников. Миша остался в Киеве. Он выходил из дома только для того, чтобы отправить очередное письмо в Саратов и, наверно, ничего бы не ел, если бы не Саша Гдешинский — верный друг, талантливый скрипач. Длинный, сутулый, с головой, склоненной к левому плечу то ли по привычке ощущать здесь, во впадине у шеи, поющее тело скрипки, то ли сгибавшейся под тяжестью могучей вьющейся шевелюры, он был отличным партнером во всех розыгрышах и затеях Михаила. То, что происходило с Михаилом после встречи с Тасей, обескураживало Сашу. Он тщетно пытался оживить в друге былую жизнерадостность, сыпал шутками и анекдотами. Михаил оживлялся лишь тогда, когда речь заходила о Тасе. Теперь он ждал ее к Рождеству, и планы на этот семейный праздник, обсуждение тактики сближения Таси с семьей занимали все его мысли. Осунувшийся, с заострившимся носом, отросшими светлыми вихрами, впалыми щеками, покрывшимися рыжеватой щетиной, он был похож на тяжелобольного. Семь месяцев без Таси, двести шестнадцать дней, похороненных под крестами забвения. Оставалась неделя.

Саша отпер своим ключом двери (а вдруг Миша спит?) и с сумкой, в которой находился теплый каравай и кружок колбасы, дивно пахнущей чесноком, вошел в квартиру Булгаковых. В комнатах было тихо. Явившаяся из-за кухонной занавески прислуга Глаша стряхнула снег и повесила в прихожей его пальто, шепнув:

— Самовар как раз готов. Чаю-то выпьете?

— Спасибо, с удовольствие м!

— Я накрою на стол?

— Разреши мне, милая Глаша, похозяйничать самому. Ты самовар тащи.

Саша налил в заварной чайник кипяток, нарезал каравай, разложил на тарелке кружочки колбасы и, довольный сервировкой, крикнул:

— Миш, чаек-с!

Прислушался, из комнаты Михаила не доносилось ни звука.

— Может, спят? — шепотом предположила Глаша. — Давно не выходили-с.

— Посмотрим. — Напевая бравурный мотив из «Свадьбы Фигаро», Саша вошел в комнату друга.

Михаил сидел за письменным столом, на белой тряпице перед ним лежал разобранный браунинг. Отцовское оружие было извлечено из потайного ящика между книжными полками. Рядом на столе лежал раскрытый том энциклопедии оружия с соответствующей картинкой.

— Новое увлечение? Бабочек забросили. Коллекционируем оружие? — присвистнул Саша.

— Стреляюсь, — коротко сообщил Михаил. Саша хмыкнул и запнулся — расхохотаться ли шутке? Но упорная злая решимость в тоне друга насторожила его.

— Погоди, что стряслось? — Саша сел рядом, обрушив стопку томов энциклопедии, стоявшую кое-как прямо на полу.

— Тася… — Миша повернул лицо, и Саша едва не съехидничал по привычке, что с такой физиономией провинциальные актеры играют сумасшествие Гамлета. Страшное лицо. С последним отчаянием.

— Тася… выходит замуж? — ужаснулся своей догадке Саша.

— Она не приедет на Рождество.

— Фу! — Саша мотнул курчавой копной, отгоняя страх. — Разумеется, неприятность. Но уверен, ваша великая любовь дотерпит до летних каникул! — Он с облегчением перевел дух и перешел к запланированному дурачеству: — А у меня волнения — Анюта Василенко на вечер пригласила. Представляешь меня на светском рауте? И я совершенно не представляю.

— Как, что, куда? Решительно теряюсь. Рождество! — гаркнул Михаил и саданул кулаком по столу. Вскочил, вцепился в воротник высокорослого скрипача и, глядя снизу вверх в обескураженное носатое лицо, раздельно, внятно, как для душевнобольного, сообщил: — Дело в том, что я не могу жить без нее! Не могу думать, дышать, смотреть! Я без нее труп!

— Это понятно… — примирительно согласился Саша, освобождаясь от хватки и устраиваясь на стуле, поджав привычно ногу. — Однако нельзя же прямо так! Что-то все же надо написать… ну последнее слово. Я уж не говорю про Варвару Михайловну, сестер и братьев… — Он поправил надорванный ворот рубашки. — Ты ставишь Тасю в трагическое положение — ты обрекаешь ее на пожизненную и совершенно непонятную для нее вину.

— Пусть так. Пусть все бред, не говори мне, что это не повод. Повод! Мое безумие сильнее меня… Боль невыносимая, здесь, в груди. Не могу больше.

— Ну а мне что прикажете делать? Пушку твою зарядить? Или сыграть что-либо соответствующее случаю… Вот жалость-то! Шел к тебе посоветоваться. Ты вникни: жуткая проблема — меня пригласила на праздник сама Ниночка Стрельцова! Мечта, дивная мечта!.. — Саша говорил и говорил, пытаясь своим водевильным сюжетом показать всю смехотворность затеи друга — Приобрел вот особые рекомендации для светских визитов. Весьма, я замечу, полезное сочинение. — Он достал из кармана специально прихваченную книжку. — Слушай, что пишут знатоки вопроса. «Визитный туалет должен отличаться простотой и изяществом. Элегантное, модное платье,