— Не надо мне заливать, что медицинский осмотр дома тебя не вдохновляет, — веселится Раевский. — Ладно, бывай. Заскочу завтра-послезавтра.

Олег поднимает стекло и выруливает с парковки у ресторана, на которой грузят в автозак каких-то типов с руками, скованными за спиной.

Кошмар!

— Ты готовить умеешь? — внезапно спрашивает меня Раевский, и я впервые в жизни смущаюсь, отвечая на этот вопрос:

— Ну так…

— Что ж так не везет-то, — совершенно искренне сокрушается он.

— Чего это? — недоумеваю я. По-моему, сегодня не повезло мне, Марку и тем парням в наручниках на парковке.

— Я сегодня герой, а никакой опять благодарности. Хоть компенсацию бы получить. А ты мало того, что бестолковая и драчливая, так еще и готовить не умеешь.

— Да в чем проблема-то? — я задаю этот вопрос, имея в виду, что мои недостатки ни коим образом не могут сказать на жизни Олега, но оказывается, он думает иначе.

— Да жрать я хочу! Мне как раз заказ принесли, когда стало окончательно понятно, что ты трубку не возьмешь. Там был стейк. Божественный кусок мяса…

Внезапно мой живот поддерживает трелями горестную речь Раевского.

— Еще и прожорливая, — ворчит Олег. — Да ладно, я своих баб голодом не морю. Сейчас куда-нибудь метнемся.

— Я — не баба!

— Стало быть по поводу того, что моя, возражений уже нет? Чудненько. Вот, что значит, правильные приоритеты. Кто покормит, тот и отъе… гхм, в общем правильная женская позиция, — в последний момент исправляется Олег.

— Куда мы едем? — спохватываюсь я. Почти прижавшись носом к окну, я пытаюсь разглядеть, где мы.

— Слушай, мяса я лишился, от тебя даже жареной картохи не добиться. Значит, будем употреблять тебя. Ты в некоторых местах аппетитная, я помню.

— Не про тебя мои булочки! — ишь чего удумал, маньячила! Все это достанется Марку! Черт! Точно Марк! Он же там задержан! Как я могла про него забыть!

Снова достаю телефон и пытаюсь дозвониться до Марка, но, разумеется, телефон не отвечает.

— Чего ты там психуешь? — спрашивает этот бессовестный тип.

— Мой жених! Его забрали!

— Да не переживай ты, отпустят. Не в моих интересах, чтоб он опоздал на самолет, — отмахивается Раевский.

— А откуда ты знаешь про самолет? — до меня начинает кое-что доходить. — Так это ты!

Я с размаху бью его сумкой.

— А ты чего хотела, Эля? Чтоб я ему место в очереди уступил? Он же не беременный и не пожилой…

— Ах, в очереди! — я снова луплю его.

— Эй, ты и в самом деле буйная. Я вообще-то за рулем. Или ты с голодухи такая? Он тебя не кормил, что ли? Сейчас поедем в ресторан, я закажу тебе жратвы, и тебя отпустит.

— Отвези меня домой! Какой, к черту, ресторан? Я грязная, у меня порваны чулки, ободрана коленка и у меня сорвалось предложение! Скотина ты бесчувственная!

— Ладно-ладно, — сдается Раевский. — Стресс похоже оказался для тебя слишком сильным. Куда везти?

— Ленинская восемнадцать, — сердито говорю я, но весь эффект портит опять урчание желудка.

— Харчи у тебя дома найдутся? — с сомнением спрашивает Олег. Видимо, он решил, что на мне можно поставить крест в плане кулинарии. — Ты ноги-то не протянешь?

С тоской вспоминаю отлучение от оладушек. У меня-то дома ничего нет, но еще не поздно, и я пойду грабить бабушкин холодос.

Но когда мы уже подъезжаем к моему дому, мы минуем круглосуточную закусочную, которую я провожаю голодными глазами.

— То есть нормальный кусок мяса тебя не прельстил, а шаурма из кошки манит? — вздыхает Олег, подкатывая окну приема заказов у водителей.

— Нет там никаких кошек, — я сглатываю слюну. — Эту закусочный дядя Сема держит.

Раевский смотрит на меня как на сиротку в магазине игрушек.

— Какую тебе?

— Самую большую! — а чего мелочиться? В меня точно влезет, я много раз проверяла.

Олег хмыкает, но слушается, и объехав закусочную, мы получаем огромную горячую ароматную шаурму.

Я так хочу поскорее вонзить в нее зубы, но приходится терпеть до дома, иначе я точно обляпаю свое бежевое пальто. Существуют три вещи, которые можно есть только в одиночестве дома на кухне, завязав вокруг себя простыню, и все равно уделаться: пирожное-трубочка, манты и шаурма дяди Семы. Она такая сочная, что донышко всегда пропитывается и начинка лезет, что только подставляй ладошку.

От нетерпения я почти подпрыгиваю. Ничего еще пара минут осталась, и я дома!

— Эля, — Раевский смотрит на то, как я облизываюсь на шаурму. — А сколько тебе лет?

В его голосе звучит сомнение.

— Двадцать пять. Шаурму мне уже можно!

— Слава богу, что не только шаурму, — выдыхает Олег.

Мы подкатываем к дому, и Раевский выходит меня проводить.

Я стреляю глазами на окна бабушки Розы. В них не только горит свет, но и виден узнаваемый силуэт. Черт! Надо как-то просочиться, надеюсь она меня не успела увидеть.

— До квартиры провожать не надо! — пресекаю я попытку Раевского пройти за мной.

— Эля, что за детский сад? Или кроме жениха у тебя есть еще и ревнивый муж? — поднимает бровь Олег.

— Нет, у меня суровый дядя!

Почти не вру. Дядя Гера когда-то гонял мальчишек от нашей квартиры, пока не сообразил, что это не поклонники, а товарищи по проделкам.

— Тогда позвони мне, как поднимешься, — требует Раевский, которому не нравится такой поворот событий.

— Конечно-конечно, — обещаю я, лишь бы быстрее попасть домой. В идеале еще и не нарваться на ба.

Олег тяжело вздыхает, поправляет на мне шарф, гладит по волосам, и когда я начинаю воспринимать все эти жесты, как абсолютно невинные, этот мерзавец снова меня целует.

Правда, в этот раз не до помрачения рассудка, но я все равно проникаюсь.

— Я тебе позвоню, — буднично объявляет Раевский и, наконец, позволяет двери подъезда закрыться за мной.

Глубоко вздохнув, я обнаруживаю, что трепетно прижимаю к груди шаурму. Черт! А нет. Повезло. Не раздавила.

Я на цыпочках поднимаюсь по лестнице на вой этаж, стараясь не то что не цокать, но даже не шуршать. Но стоит мне только шагнуть на лестничную площадку Маленького Тель-Авива, как дверь бабушкиной квартиры открывается и являет Розу Моисеевну.

— Я тебя отправляла за кольцом, а ты принесла шаурму! Изволь объясниться! У меня два затя теперь, я надеюсь? Потому что без первого я тебя домой не пущу!

Глава 17. Плохие и хорошие

— Эм, ба… Это не то, что ты думаешь…

— Когда так говорят, обычно это как раз именно то самое! — возмущается ба, размахивая перед моим носом театральным биноклем. Ясно, не просто бдила, а прям со всем тщанием.

— Бабуль, —