Роберт потрепал ее по волосам и вновь неспешно заговорил по-английски.

—Вообще-то, это Антэрос, его младший брат-близнец. Олицетворяет собой зрелую и обдуманную любовь в противоположность Эросу — ветреному тирану. Но из-за лука и наготы, а также общего, достаточно смутного представления о классической мифологии, все дружно решили, что это, как ты и сказала, Эрос.

— Даже понятия не имела о его брате,— Юля хитро посмотрела на Роберта.— Образ Антэроса тебе идет больше.

— Спасибо, любимая.

Зазвонил мобильный, и он, увидев имя их русского адвоката на экране, припарковался около тротуара.

—Какие новости? Чем порадуете?— он не перешел на русский, чтобы Юля не поняла с кем он разговаривает.

—Роберт, я даже не знаю как сказать…

—Говорите как есть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Сергей Филатов сбежал. На охрану автомобиля, в котором его везли на дознание, напали. Местонахождение преступника неизвестно. Вы простите, я сейчас на заседании суда. Только пришла информация, и я вышел позвонить на минутку. Будьте предельно осторожны. Спишемся позже.

Роберт нажал кнопку отбоя спрятал телефон в карман и, закрыв глаза, откинулся на спинку сиденья.

—Что случилось?— от беспечной радости в Юлином голосе не осталось и следа.

—Акции здорово рухнули,— Роберт взглянул на нее, пытаясь понять, достаточно ли хорошо он прижимал трубку к уху.

В зеленых глазах по-прежнему плескалось недоверие. «Она читает меня как книгу! Но я не хочу больше видеть Джу несчастной. Загрызу ее бывшего, но не подпущу и на шаг к ней близко. Придется подтягивать ребят».

—Понимаешь, только вбухал туда приличную сумму.

—Печально,— Юля погладила его по плечу и подмигнула.— Но, значит, повезет в другой раз.

—Точно,— Роберт вывернул на полосу движения.— Время уже поджимает. Тетушки не любят, когда опаздывают.

«Я не видел тебя целую вечность, не слышал давно голоса с хрипотцой, не вдыхал аромат тела, гибкого, юного, изученного мною снаружи и изнутри. Досконально, до клеточки. С каждым днем тоска охватывает меня с новой силой, и вот я уже не могу думать ни о чем кроме нашей встречи.

С момента возвращения домой мое одиночество превратилось в невыносимую пытку. Как дурак, стоял я вчера под проливным дождем, спрятавшись в тени деревьев парка на Итон-Сквер и смотрел на темные проемы окон квартиры. Именно одиночество пригнало меня туда. Оно стало ощутимым с тех пор, как Роберт принес тебя без сознания ко мне на стол. Ради этого стоило ехать в Россию. Как я ругаю себя, что не отвоевал тебя у всего мира сразу и навсегда. Сколько бед можно было бы избежать. Кроме одной. Ты счастлива только с моим сыном.

Я хочу каждую минуту дня проводить с тобой. Засыпаю и думаю о тебе, вижу сны, в которых мы вместе делим дом и постель.

В моих ночных видениях я покрываю поцелуями твою атласную, чуть смуглую кожу. Ласкаю упругие груди, целую, втягивая их вершинки в рот, и они становятся твердыми от моих прикосновений. А губы! Во сне я провожу языком по твоим умопомрачительным губам и проникаю в приоткрытый рот. Я помню твой вкус. Счастье или нет, но мне было дано познать его.

Просыпаюсь с мыслями о тебе, и стон вырывается из груди от осознания того, как сладко ты спишь сейчас в чужих объятьях.

Моя любовь — моя боль. Это страдание послано мне в искупление грехов.

Меньше часа осталось до встречи с тобой. Я верю, что снова увижу желание в зеленом омуте широко распахнутых глаз. Они следят за мной, стоит мне появиться в поле твоего зрения. То с легким испугом, то с насмешкой, но всегда внимательно и с пониманием. Мне не дано понять, как одним своим присутствием ты заставляешь мою кровь вскипать от желания.

Если бы ты знала, какая ненависть меня охватывает порой, когда мы не вместе. Да, я иногда ненавижу тебя за всю ту боль, что терплю благодаря твоему выбору не в мою пользу. Проклинаю свою зависимость.

Ненавижу те дни, что ты проводишь вдали от меня. Смеешься, даришь свои улыбки другому, грустишь, принимаешь ванну, пьешь чай… Нет, не чай. Ты любишь несладкий кофе с молоком… А еще высокие каблуки и джипы. Я знаю тебя как никто. Ты даже моему сыну, не открываешь свою душу. Там живет дикий зверь. Хищный и осторожный. Но ты не любишь выпускать его наружу. Он тяготит тебя, ведь ты так долго выкармливала в себе его, чтобы выжить. И зверь этот однажды стал сильней тебя.

Я знаю про твою боль, что хранишь от всех в сердце и про твой страх, спрятанный глубоко внутри. Мне хочется укрыть тебя от бед, но это невозможно. Я могу только наблюдать, как ты идешь по тонкому канату без страховки и быть готовым в любую минуту прийти тебе на помощь.

Если бы ты знала, как я жду тебя. Мне стыдно перед самим собой, но я хочу тебя до безумия. Хотя бы коснуться края одежды, ощутить вновь в своей руке холод твоих вечно ледяных пальцев».

Сквозь приоткрытое окно послышался шум мотора. Эдвард захлопнул дневник в кожаном переплете, сунул его в ящик стола, закрыл на ключ кабинет и поспешил спуститься со второго этажа вниз, навстречу дорогим гостям.

В холле перед зеркалом топтались с кислыми минами его старшие сестры в одинаковых серых шелковых платьях. Одна расправляла на плоской груди шелковый бант, а вторая подлачивала свои седые букли.

—Из русского борделя в приличный дом…

—Вы еще не унялись?— оборвал Эдвард их пересуды и, накинув пальто, выбежал на улицу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кованые ворота Фаррелл-холла распахнулись, и машина покатила по насыпной дорожке парка. Подстриженные деревья и кусты, даже потеряв листву, выглядели ухоженно и величаво. В невысоких живых изгородях по обеим сторонам попадались ниши с фонтанами и миниатюрными статуями. Тут и там виднелись невысокие постройки, по дальней аллее мужчина вел под уздцы гнедую лошадь. Впереди него бежали две собаки, издали похожие на черных терьеров.