И тогда я начал бунтовать. Сначала потихоньку, почти незаметно, будто проверяя твердость собственных намерений. Может, я и не готов иметь детей на четвертом году брака. Может, брошу “Эсквайр”, буду писать роман и плевать хотел на это жалованье. Может, я предпочитаю купить дом в пригороде, а не продавать-покупать право вступить в жилищный кооператив в Верхнем ИстСайде. И вообще, здо́рово было бы завести собаку, а? Недостатка в предметах для спора не было. Сара – предсказуемо – оказала сопротивление почти сразу же, отчего мне было странно и больно, будто это она, не я, внезапно нарушила условия нашего соглашения. Семейная жизнь быстро превратилась в непрекращающийся бой, существование под шквалом мелких ссор, раз от раза все более ожесточенных.

Постфактум я пытался припомнить, о чем думал в это кошмарное время, понять, старался ли как-то все уладить, но не обнаруживал себя там вообще. Душой я уже ушел, оставался только физически – предмет мебели, ожидающий грузчиков. Наше противостояние в конце концов до того обострилось, что, когда Сара наконец подняла натруженные в сражениях руки вверх и сдалась, я почувствовал настоящую эйфорию, радость победы, которой тут же и устыдился. Однако с той минуты, как мы решили развестись, яблоко раздора будто исчезло, мы заново обрели былые симпатию и уважение друг к другу, что ухудшило ситуацию, многократно утяжелило бремя и так уже непомерного чувства вины и еще раз подчеркнуло трагизм всей этой проклятой истории. Напоминаю себе на всякий случай.

– Странное ощущение, да? – сказала Сара, когда двери лифта открылись и мы вышли в вестибюль.

– Не просто странное – ни на что не похожее. Мне казалось, развод переживают как нечто… ну не знаю, переломное.

Она грустно улыбнулась:

– Всегда ты ищешь ясных определений, хочешь, чтобы ситуация четко категоризировалась. Боишься, иначе не будешь знать, что должен чувствовать.

Так оно и было. Еще одна моя проблема.

– Разве пару минут назад мы не подписали бумаги, согласно которым я не должен больше выслушивать подобные замечания?

– Что-что?

– Мы развелись минуту назад, – произнося это, я попытался не допустить и намека на горечь. – Не забывай.

Мы вышли на Мэдисон-авеню, в мир, где я вдруг снова оказался одиноким. Не просто одиноким – разведенным. Внезапно я почувствовал себя менее значительным, чем час назад. Теперь можно было похвастаться шрамами бывалого путешественника, отметкой в личном деле, своего рода увечьем, и было в этом что-то болезненно-приятное. Требовалось срочно напиться.

– Что ж…

Неужели после того, как мы почти три года делили постель, ванную, банковский счет, а временами и зубную щетку, мне нечего было больше сказать?

Мимо нас прошествовало светловолосое семейство. Одеты по-спортивному, держатся за руки, улыбаются, как семейка Брэди из одноименного сериала, глазеют по сторонам. Туристы.

– А хорошо бы существовало такое место, – сказала Сара, – куда после развода можно было бы приезжать время от времени, чтобы просто повидать бывшего мужа, жену, посмотреть, как они живут, немножко пообщаться…

– Да, здо́рово было бы, – согласился я.

– Трудно отделаться от ощущения, что в каком-то смысле мы до сих пор семья.

Помолчали, обдумывая сказанное. Мы с Сарой все еще оставались единым целым: стояли, разговаривали, не решаясь разойтись в разные стороны. От палатки с хот-догами на углу донеслось благоухание кислой капусты. Подумалось, что хот-доги всегда теперь будут пахнуть разводом и придется на время забыть о барбекю. Невелика проблема, если принять во внимание мою не особенно напряженную светскую жизнь.

– Прости, если сделал тебе больно, – сказал я.

Сара отмахнулась:

– Хорошо, что все решилось сейчас, пока мы еще молоды и не успели нарожать детей. Можно оглянуться и вспомнить хорошие времена, так ведь?

– Наверное.

Она протянула руку, я пожал ее, и от абсурдности этого жеста происходящее обрушилось из плоскости сюрреализма обратно в реальность.

– Что ж, – сказала Сара. – Желаю тебе счастья. Много-много.

– И я тебе. Надеюсь, ты в порядке.

– Ха-ха.

– Всего тебе хорошего.

– И тебе, Бен. Увидимся.

– Увидимся, – согласился я, а сам подумал: восемь миллионов человек в городе, открытом всем ветрам, где уж тут…

Тем вечером зашел Чак – напиться вместе со мной. Мы сидели на полу, прислонившись к дивану, с коктейлем (две части “Спрайта” на пять частей водки) и смотрели “Новости в одиннадцать”. Сью Симмонс только что рассказала о Луи Варроне, двадцатитрехлетнем парне из Бруклина, который совершил сенсационное самоубийство: установил шезлонг на железнодорожных путях, сел, открыл пиво, нацепил плеер и слушал Бека Хэнсена, пока поезд не размазал его по рельсам. Взять интервью у матери Луи не удалось, однако она сообщила репортерам, что с тех пор, как несколько лет назад закончился “Звездный путь: следующее поколение”, сын все глубже впадал в депрессию.

– Вот чокнутый, – прокомментировал Чак. – Прикинь, каким жалким типом был этот чувак.

– Ну не знаю, – я отрыгнул на две части “Спрайтом” и на пять водкой. – Я, помнится, здорово расстроился, когда прикрыли “Звездный крейсер «Галактика»”.

– Ради всего святого, – Чак не был пьян, как я, но быстро продвигался в нужном направлении. – Это же просто кино. Не обязательно себя убивать.

– Ну да. А вдруг у кого-то в жизни больше ничего и нет…

– Тогда туда им и дорога.

В новостях пошел сюжет о пожаре в Элмхерсте, где погибла семья из пяти человек.

– Каждый день в прямом эфире усердно подсчитывают трупы и называют это новостями, – заметил я. – Они думают, нас только смерть интересует?

– Такова человеческая натура, – ответил Чак. – “И я бы не избежал этого, если бы не милость Божья” и прочая хрень.

– С таким же успехом можно сообщить в самом начале: “Сегодня умерло тридцать два человека”, потом рассказать про спорт, погоду и уложиться в десять минут.

– Да, и показать “Остров Гиллигана”, например, – предложил Чак.

– Или старый “Звездный путь”.

– Или “Спасателей Малибу”.

– Да, “Спасателей” много не бывает, – согласился я.

Чак откинулся назад и закрыл глаза:

– Вот был бы отдельный канал со “Спасателями”…

Тайная слабость мужчин девяностых. Глупенький сериал без единой глубокой мысли, однако же все знакомые парни его посматривали. “Спасателей” никогда не планируешь смотреть заранее, не глядишь на часы, не говоришь: “Э, да уже шесть, сейчас начнется”. Просто щелкаешь пультом, неизбежно натыкаешься на них и зависаешь, не выпуская пульта из рук, – вроде как в любой момент готов переключить. Что-то есть в этом фильме успокаивающее, особенно по утрам, когда жизнь твоя пуста и оттого не спится. Бесконечные солнечные дни, красивые и такие, кажется, доступные женщины в обтягивающих красных купальниках, однозначные с морально-нравственной точки зрения ситуации, еженедельное геройство и долгие романтические прогулки по пляжу под лирические песни восьмидесятых. То есть все то, чего не бывает в жизни. “Спасатели” – релаксация мозга посредством глаз.