от него ожидает, потом вновь посмотрел на картину и, очевидно, решил говорить искренне. Другого она и не желала.

― Что я чувствую? Ну… эти мягкие цвета напоминают мне наш садик. ― Он повёл рукой в сторону, очерчивая деревья и цветы вокруг. ― К тому же с этих… ангелов? В общем, с этих крылатых мужика и женщины, которые дуют на золотоволосую девушку, осыпаются цветы, и это похоже на сегодняшнее цветение! ― Эрен смущённо захохотал над собственным невежеством. Подложил руку под щёку и нагнулся вперёд, ближе к Микасе, с бóльшим интересом оглядев картину в альбоме. ― Знаешь, обычно на обнажённую женскую грудь хочется до неприличия долго пялиться…

― Ага, сиськи правят миром, ― с шутливой невозмутимостью поддразнила Микаса.

― Вот-вот! И ничего с этим не поделаешь! ― Эрен всё продолжал смеяться, и его откровенность невольно завораживала. ― Но глядя на её застенчивое лицо, на плавность позы, на то, как трепетно она прикрывается своими красивыми волосами, мне хочется укрыть её, как вот этой женщине в платье с васильками.

Тихо скрипнув колёсами инвалидной коляски, в сад въехала госпожа Шпигель: на её коленях лежал блестящий металлический поднос, полный разнообразного печенья.

― Просто смешно! ― разочарованно проговорила Микаса и тоже подалась вперёд, ближе к Эрену. ― Мне кажется, при всей своей дерьмовой эрудированности, ты куда более приятный собеседник для Греты, чем я. Для кого угодно, наверное…

― И почему ты так решила, дорогая Микаса? ― спросила госпожа Шпигель, раскладывая угощение в блюдца гостей.

― Вы ведь слышали наш разговор? Вы почему-то всегда всё слышите! ― Микаса кисло усмехнулась. ― Фишка в том, что Эрен ни черта не знает: не знает, что это знаменитое полотно эпохи Ренессанса, что называется оно «Рождение Венеры» и написал его Сандро Боттичелли, который опирался на гармонию и красоту античных скульптур при создании своего шедевра. А я знаю. Даже то, что розы⁴{?}[На картине «Рождение Венеры» предположительно изображён старинный сорт роз ‘Maiden’s Blush’, который был распространён в садах эпохи Возрождения.], которыми овеяны фигуры бога Зефира и его жены Хлориды, те же, что кустятся у крыльца вашего дома. Но я словно… ничего не чувствую к тому, что вижу. Вроде бы понимаю, что это прекрасно, но понимаю, потому что так просто надо. Потому что это хороший тон. А хороший тон придаёт ценность мне как собеседнику. Это ведь чистое лицемерие! И его раскусит любой, кто хотя бы чуточку умнее меня.

― Ты этого стыдишься? ― полюбопытствовал Эрен.

― Конечно. Но поделать ничего не могу. А расскажи кому ― смеяться только будут.

― А кто будет-то? Большинство же в нашем возрасте нифига не разбирается! Я вот полный ноль, например. Но стыдиться этого не намерен: ничто не помешает мне взять любые знания, если захочу.

― Хм… Наверное, именно поэтому тебе и не страшно рассказать: ты никого не судишь. ― Микаса посмотрела на него серьёзно и с толикой благодарности.

― И что заставляет тебя упорствовать в «набивании себе цены»? ― продолжила госпожа Шпигель.

― Вряд ли что-то одно. Мне часто грустно и хочется сбежать из той жизни, в которой я вынуждена жить. Я даже не понимаю, ради чего вообще живу. У меня было кое-что светлое в ранних детских фантазиях, но я стыдилась их перед родителями, а потом и вовсе позабыла. ― Микаса сжала пальцами правое предплечье — в том месте, где под рукавом голубой блузки прятались бордово-зелёные гематомы. ― Несколько лет назад я встретила одного человека, совершенно случайно… Он взрослый, из другого мира. Этот человек запал мне в душу. Такой благородный, красивый, богатый, но бесконечно грустный.

Она заметила на лице Эрена смятение. Он нахмурился и отпил холодного чайного месива из своей кружки, после чего поморщился и в ужасе отодвинул чашку в сторону. Его нелепость отчего-то всегда имела странный притягательный шарм, поднимавший Микасе настроение.

― После нашей встречи я видела того человека мельком ещё пару раз с большим промежутком, но никак не могу забыть. Может, это глупо, но беспрерывным самообразованием мне хочется дотянуться до него, немножко стать им. Чтобы кто-то вроде него помог мне сбежать из жизни, которую ненавижу. Но все мои потуги насквозь пропитаны фальшью, и я только сильнее начинаю презирать себя. За бездушность.

Микаса с тоской оглядела сад, ощущая себя ничтожной и смешной.

― Неужели всё это действительно стоит твоего чувства вины, голубка? ― Госпожа Шпигель накрыла ладонью руку Микасы. ― Нет ничего постыдного в том, что ты не можешь проникнуться прекрасным во имя кого-то другого. Знаете, друзья мои, открою малюсенькую тайну: искусство ― это не для кого-то, оно для себя самого и только. Красота сама найдёт вас и проникнет прямо в сердце. ― Грета ласково улыбнулась и поглядела на переливающиеся по скатерти лучи солнца. ― Я недавно узнала, что в определённых волонтёрских кругах получила, как бы сказать, говорящее прозвище…

Эрен с Микасой испуганно переглянулись.

― Нет-нет, я не нахожу его оскорбительным! ― Грета рассмеялась и под конец зашлась старушечьим кашлем, но с достоинством пересилила себя. ― Хотела лишь сказать, что для той, кого называют «мадам Ренессанс», кажется совершенно непозволительным равнодушие к классической музыке в юные годы. Вернее так: я, как и ты, Микаса, ничего к ней не чувствовала. Меня куда больше интересовали живопись и скульптура, а подвигать задом я обожала под рок-н-ролл и джаз! И вот однажды после весёлой пьяной ночки в студенческом общежитии я проснулась на рассвете, чтобы попить воды. Моя соседка по комнате мирно сопела, а меня потянуло отодвинуть штору и высунуться в открытое окно. В то же мгновение этажом выше, в комнате паренька, что учился в музыкальном классе, заиграло «Утро»⁵{?}[Отрывок из сюиты «Пер Гюнт» ― камерно-симфонического музыкального произведения норвежского композитора Эдварда Грига (написана в 1875 г.), созданного для одноимённой театральной пьесы Генрика Ибсена.] Эдварда Грига. ― Госпожа Шпигель вдохновенно поглядела на верхушки деревьев и набрала в лёгкие воздуха. ― Это был момент полной ясности. Момент, в который ты просто осознаёшь суть вещей. Независимо ни от чего и ни от кого. Только для себя одного. Я слышала переливы мелодии, а в них сияли те утренние лучи, что проникали в нашу комнату и обливали листву, трепетавшую под тёплым ветерком. Я увидела «Утро» вокруг себя, и это стало настоящим откровением. Вершиной ощущения красоты. Мне было девятнадцать, шёл 1961-й год, и я наконец-то открыла своё сердце чему-то новому.

В каждой