Первый чуть не поперхнулся слюной. В голове всплыли смутные образы: полутьма за решёткой, тусклые голубоватые блики на коже… Но он всё же сумел совладать с собой.

– Ты у Рейко смотрела карту?

– Не-а. Сама догадалась. Тут всего-то две дороги. Постучала наугад, и прикинь! Сразу на тебя наткнулась… Что думаешь? Есть какие-то мысли, во что мы вляпались?

Он молчал, соображая, что ответить. А Ханни, вновь бегло оглядевшись, вдруг шагнула к заправленной кровати и, крутанувшись на пятках, плюхнулась на её край. Теперь, когда она сидела, а Первый остался стоять, ясные глаза Ханни смотрели на него снизу-вверх, как-то очень беззащитно. И они больше не улыбались.

Первый смутился, но рассудок снова взял верх. Думать становилось всё легче. Казалось, если ему опять не начнут ничего колоть, он вот-вот сможет вспомнить что-то очень важное. Ну а если к нему ещё раз попробуют прикоснуться иглой… он не будет долго раздумывать, позволять им это или нет.

– Кажется, я здесь подопытный, – ответил он. – С виду всё поменялось, но на самом деле – нет… И ты тоже, Ханни. Все мы. В СЛОМе что-то хотят от нас, но пока не говорят, что́. Зато сводят нас с другими такими же… Ты ведь и сама поняла?

– Ага. Как только оказалась с тобой за одним столом. Мы должны притереться друг к другу, образовать прочные… дружеские связи. Вероятно, мы им понадобились… для какой-то сомнительной затеи. Опасной затеи. Им нужна сплочённая команда из особых специалистов и бойцов. Возможно, это что-то незаконное. Какая-то задача, а не опыты. Ну или… я не знаю… они проводят социальный эксперимент.

Первый прыснул от смеха, но вот Ханни не засмеялась. Дёрнув бровью, она резко произнесла:

– А ты, я смотрю, серьёзно за задачу взялся. Весь вечер строил глазки Рейко! И не говори, что разглядывал линзы. Мог бы уже привыкнуть… Как она появилась, только на неё и пялишься…

Он аж вздрогнул. Что-то сжалось у него в груди, отдаваясь в горле мерзкой щекоткой.

– Нет, Ханни… Только на тебя… – с косенькой улыбкой протянул он, не отрываясь от холодных голубых глаз, и шагнул к ней.

Со лба Ханни стёрлась вертикальная морщинка. Она подняла руку и дёрнула Первого за пояс штанов, опрокидывая его на кровать.

Он бухнулся прямо на Ханни. Правда, оказался чуть повыше, чем следовало бы. Ханни расхохоталась и цапнула его через рубашку за сосок. Первый ёрзнул, спускаясь ниже, вдавив её в упругий матрас. Под его весом из лёгких Ханни с шумом вырвался воздух.

Он целовал её в шею, а она стаскивала с него больничный наряд. Оторвавшись на миг, Первый выдохнул:

– Они всяко наблюдают…

– И что? – сквозь дрожащее дыхание бросила Ханни. – Раньше-то тебя не напрягало…

– Раньше я был другой… – прорычал он, но остановиться уже не мог.

Только перевернулся на спину, так что Ханни оказалась сверху, закрыв его собою от камер. Перед глазами мелькнули сложные обрывки видений, и настоящее слилось с ними воедино под милые смешки Ханни и звук поцелуев.

***

Они лежали в темноте. Лампы в комнате погасли сами собой – так бывало во время отбоя – но возле двери в санузел, у пола, светился ночник-ориентир. Плечо Первого обдавало дыханием. Он ощущал близость Ханни всей своей кожей, всем телом. Это было новое чувство. Он не помнил, чтобы Ханни оставалась ночевать с ним на его тюремном матрасе. Бред, конечно. Вряд ли она поступала так. Слишком было бы это мрачно и грязно. И такого он, наверное, не забыл бы.

Осторожно шевельнув рукой, он прикоснулся к её волосам, ощутив под пальцами их упругий шёлк. Наконец решившись, он разлепил губы и шепнул:

– Слушай, Ханни… А ты… не знаешь, кто́ я?

Повисла тишина. Раздавалось только мерное дыхание. Он решил, что не дождётся ответа, но всё вслушивался, замерев. Его сердце затопил страх.

– И да, и нет… – наконец прозвучал тихий, медленный, печальный хрипловатый голос (этот голос очень нравился Первому – больше всех остальных, хотя в жизни он слышал не так много приятных голосов). – Ты обычный беспризорник. Маленький бродяга. Мы собирали таких для Толя по всем окрестностям. По окраинам городов… На свалках, под мостами… Понимаешь… Есть дети, выросшие не в семьях… не в детдоме. Может, кто-то просто убежал… и попался к нам. Теперь уже не узнаешь. После всей этой обработки… Вряд ли ты вспомнишь, Первый. Прости… И живи сегодняшним днём.

Он застыл, не в силах шелохнуться, сражаясь с подступившими слезами.

– Ты тоже меня прости, Ханни, – едва пробубнил он. – Я…

– Знаю, Первый. Боролся за свою жизнь. И ты мне это уже говорил.

***

Проснулся он от того, что его тряс за плечо санитар. Удивительно, но Первый не слышал, как тот вошёл. И куда подевалось всё его легендарное сверхчутьё? Впрочем, «боевой санитар» – ведь на то он и «боевой санитар», чтобы превосходить «пациентов» во всём. Похоже, одним из его навыков было бесшумное проникновение в палаты.

С трудом разлепив веки и сонно мотнув головой, Первый обнаружил, что Ханни никуда не ушла: так и лежала рядом, обвив его руками и ногами, уткнувшись лицом ему в бок. Впрочем, она тут же проснулась, резко подняла голову и распахнула глаза. Её мышцы тревожно напряглись.

– Подъём, – буркнул санитар. – Через полчаса общий сбор.

Он отвернулся и исчез за дверью, никак не прокомментировав сцену. Ханни ловко вскочила с кровати. Не стесняясь щеголять нагишом, она стала грациозно и быстро собирать с пола разбросанную одежду. Собственно, из одежды-то были лишь нелепые хлопковые трусы да просторные верх и низ робы. Накинув один только верх, едва прикрывавший её аккуратные бёдра, сунув ноги в тряпичные тапки, Ханни выскользнула в коридор. На пороге она задержалась и оглянулась на Первого, хитро ему подмигнув. Первый тоже поднялся. Он застыл посреди комнаты в пламенном, хоть и запоздалом смущении, а потом поплёлся в душ. Минут через двадцать за ним пришёл тот же самый санитар и повёл его по лабиринту коридоров. Их конечной целью оказался довольно маленький конференц-зал.

Помещение было снова без окон. Холодный белый свет лился из матовых потолочных панелей. Тут были стулья, расставленные в три ряда – кажется, всего мест на тридцать. Напротив возвышалась кафедра. За ней на стене висел ролик свёрнутого матерчатого экрана. «Для видеопроектора» – понял Первый. Почему-то эта деталь показалась ему какой-то смешной.

Заняты были только три стула. В самом дальнем углу сидело двое мужчин, появившихся в столовой недавно и державшихся отдельно от всех.