class="p1">— Т-ты видел мою медицинскую карту? — повторяет она, как попугай.

Я пожимаю плечами, не видя в этом проблем. — Я бы предложил тебе свои, — говорю я, — но ты смотришь на них. — Я опускаю руки по бокам и отступаю назад, предлагая ей себя еще раз, несмотря на тугой узел в животе, который вызывает это движение.

Она опускает глаза, и мою кожу покалывает от ее внимания именно там, где я этого не хочу. Хотя, это не так плохо, как было бы, если бы кто-то другой изучал меня так пристально.

— Ты хотя бы проверял это? — спрашивает она, спрыгивая с шезлонга и сокращая расстояние между нами.

Все мое тело содрогается, когда она касается самого уродливого шрама на моем боку. Он почти три дюйма длиной и был любезно предоставлен каким-то ублюдком с зазубренным ножом два года назад. Я даже не предвидел, что этот ублюдок приближается, но я чертовски уверен, что почувствовал это.

Я пожимаю плечами, потому что что я могу сказать? Очевидно, что я этого не делал. Я просто приводил себя в порядок и молился, чтобы он не задел чего-нибудь жизненно важного. Я проглотил пару таблеток снотворного, запив бутылкой виски, которую украл из папиного кабинета, и просто надеялась на лучшее.

Я проснулся два дня спустя с долбаной болью в боку, но я был жив, так что к черту это.

— Никогда больше так не делай, Николас. Пообещай мне, — умоляет она, ее большой палец остается на шраме, в то время как остальные пальцы обхватывают мой бок, притягивая меня ближе. И какой же я дурак, я иду к ней.

— Что? Получить удар ножом? Я сделаю все, что в моих силах, Ангел.

— Ну, да. Но если ты пострадаешь, тебе нужно, чтобы на это посмотрели.

— Я выжил, — бормочу я.

— А что, если бы ты этого не сделал? Что бы я делала тогда? — спрашивает она, и слезы быстро наполняют ее глаза.

— Я бы не омрачил твою душу, — бормочу я, обхватывая ее щеку ладонью.

— Нет. Это не—

— Пойдем. — Я беру ее за руку и тащу в дом.

Она стоит, молча прислонившись к дверному косяку ванной в главной спальне, в которую я ее поселил, когда мы приехали, и я не могу сдержать улыбку.

— Я думал, тебе не нравится смотреть, — бросаю я через плечо.

— Ты прекрасен, ты знаешь это?

Горький смех срывается с моих губ.

— Это, пожалуй, самое далекое от истины, что ты можешь извлечь, Ангел.

— Чушь собачья, — выплевывает она, когда я отстраняюсь и краснею.

Я попадаюсь под взгляд ее завораживающих голубых глаз, когда подхожу к раковине.

— Перестань смотреть на мир через розовые очки, Калли.

Ее губы раздраженно поджимаются.

— Я вижу вещи совершенно ясно. Не относись ко мне так, как они, — кипит она.

— Тогда перестань романтизировать это. — Я указываю на себя. — Наши жизни уродливы, грязные, жестокие. Ни во мне, ни в том, что я делаю, нет ничего прекрасного.

— Ты такой для меня.

Мои губы приоткрываются, чтобы еще раз возразить, но как я могу, когда она думает, что она права?

— Да, и посмотри, что я с тобой сделал. Я заразил тебя дьяволом.

Я становлюсь перед ней и беру ее за подбородок пальцами, глядя сверху вниз в ее чистые, невинные глаза.

Она дрожит от гнева, но не произносит ни слова, пока я пытаюсь насытиться ею.

— Приведи себя в порядок. Я собираюсь приготовить ужин.

Весь воздух вырывается из ее легких, когда я отпускаю ее и иду через спальню и по коридору к той, которую я неохотно присвоил для себя. Или, по крайней мере, комната, в которую я свалил одежду, купленную вчера, когда ходил по магазинам. Не то чтобы я собирался спать. Я не смогу нигде в этом месте, если рядом со мной не будет Калли.

Воспоминания захлестывают меня, когда я вхожу в комнату с двумя односпальными кроватями. Образ Алекса, прыгающего на ближайшей к окну кровати, заполняет мой разум, и я не могу не чувствовать себя легче. Он всегда был так полон жизни. Он все еще такой, несмотря на все, что мы оба пережили. Но он был как гребаный кролик Duracell всякий раз, когда мы останавливались здесь.

Раньше я думала, что это из-за постоянных угощений, которыми нас кормила наша бабушка, или, может быть, даже тз-за пляже. Но теперь я понимаю, что он смог освободиться от оков, которые сковывали нас дома. Очевидно, что его жизнь была заперта не так крепко, как моя.

Я хватаю свой телефон, меня сжигает потребность связаться с ним, но я быстро вспоминаю, что он все еще у Калли.

Глубоко вздыхая, я лезу в сумку с одеждой, вытаскиваю белую футболку и отрываю бирку.

В ту секунду, когда она оказалась у нас в фургоне, я думал только о том, как выбраться из города, и не было никакой возможности задержаться здесь достаточно долго, чтобы собрать для себя чертову сумку.

Мы купили все необходимое, а затем умчались от опасности так быстро, как только могли, остановившись на окраине города, чтобы поменять номера и лишить их возможности отслеживать нас.

Ни один ублюдок не собирался следовать за нами сюда. И ни одна итальянская пизда не собиралась заполучить мою девочку.

Движение в другом конце коридора привлекает мое внимание, и я подхожу к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как она выскальзывает обратно со своим iPad в руке и, к сожалению, теперь в топе.

Мои губы приоткрываются, чтобы что-то сказать, но я решаю этого не делать.

Я сказал ей, что доверяю ей, и если она собирается пойти и позвонить Стелле или Эмми, то мне нужно придерживаться своих слов.

Калли не глупа. Далеко не такая. Она знает серьезность этой ситуации, и я должен верить, что она предпочла бы быть здесь со мной, чем дома, постоянно оглядываясь через плечо.

Я направляюсь на кухню и открываю холодильник, оценивая свои варианты.

Открывая банку кока-колы, я мысленно перебираю блюда, которые планировал, когда покупал всю эту еду, и принимаю решение.

Я научился готовить на этой кухне. Я часами проводил время со своей бабушкой, пока Алекс был в океане, занимаясь серфингом и прочим случайным дерьмом с нашим дедушкой.

Родители нашей мамы, возможно, были самыми невероятными бабушкой и дедушкой, о которых только может мечтать ребенок, но это не мешало мне сомневаться в моем дедушке на каждом шагу. Я так привык к больному и извращенному ублюдку, который приложил руку к созданию нашего отца, что сомневался в его намерениях. Это было глупо, но я не мог избавиться от намека на страх, который просачивался сквозь меня всякий раз, когда он был милым.

Я хотел бы, чтобы все