Но хотя он и не исчез из ее жизни, массовая гибель солдат во Франции в конце концов заставила Ольгу осознать смерть Герберта. От подруги по учительской семинарии пришло письмо, она писала о смерти двух своих младших братьев и о гибели их товарищей в крупных сражениях на Марне, во Фландрии и Шампани. Прочитав письмо, Ольга подумала: идет истребление нынешнего молодого поколения, с ним погибает и Герберт. Она не могла вообразить себе Герберта среди льдов. Ей легко было представить, как Герберт бросается в атаку, одну из тех, о которых писали газеты, – молодые бойцы шли на смерть храбро и радостно.

Осенью умерла от истощения бабушка Ольги. Она жаловалась на боли в животе, день ото дня худела, но не захотела переехать к Ольге, чтобы та за ней ухаживала: хочу, мол, умереть в своей постели. Соседи, часто заходившие проведать старушку, однажды утром нашли ее мертвой.

Когда Ольга приехала, гроб с бабушкой уже стоял в церкви. Ольга села рядом и провела всю ночь в бдении у гроба. С вечерних сумерек и до утренней зари просидела она рядом с женщиной, которая взяла ее к себе и вырастила, однако так и не полюбила. Ольга горевала не о том, что было между нею и бабушкой, а теперь вот миновало, она горевала о том, чего у них не было. Она печалилась и о непрожитых жизнях погибших на войне молодых мужчин, и о жизни, которую она никогда не проживет с Гербертом. Впервые все стало реальным: утрата, прощание, боль, скорбь. Она расплакалась и долго-долго не могла успокоиться.

Она по-прежнему учила детей в своей деревне, потом по Версальскому договору земли к северу от Немана были отторгнуты от Германии и перешли под управление Франции, а в 1923 году были аннексированы Литвой. Тогда Ольга стала работать в деревне на южном берегу Немана.

В те годы ее радостью был Айк. Смышленый мальчуган, он изобретательно и ловко мастерил разные поделки, построил себе лодку и деревянный самокат, вместе с тем он любил мечтать, а рассказов о дальних странах и широких морских просторах просто не мог наслушаться. Когда, прочитав Джонатана Свифта, он взялся за Даниеля Дефо, Ольга стала рассказывать ему о путешествиях Герберта, о Германской Юго-Западной Африке, об Аргентине и Карелии, о Камчатке и Сибири. Но о Шпицбергене Ольга не могла и не хотела говорить, как и о том, что Герберт пропал без вести.

В ее рассказах Герберт представал настоящим героем – не молодым провинциалом из Померании, который, переоценив свои силы, погиб от холода, а отважным искателем приключений, которого неудержимо влекли просторы и дали, который никогда не сдавался, стойко переносил величайшие трудности и не отступал перед величайшими опасностями. Герберта, который в глазах света погиб, потерпев неудачу, Ольга пыталась хотя бы одному человеку обрисовать его таким, каким он сам себя видел и каким хотел представать в глазах других людей. Она словно начисто забыла все, в чем раньше упрекала себя. Позднее она спохватилась – не дай бог, Айк заблудится в жизни так же, как Герберт, – Герберт ведь заблудился и в конце концов погубил и себя, и своих спутников. Но спохватилась поздно – она уже не имела влияния на Айка.

Благодаря своим способностям он выбрался из деревни: окончив деревенскую начальную школу, поступил в тильзитскую гимназию, затем уехал в Берлин, окончил архитектурный факультет Технического университета. Ольга иногда приезжала повидаться с ним и всякий раз восхищалась: высокий, белокурый, голубоглазый, с открытым лицом, стройный, по-спортивному подтянутый, обходительный. Вскоре он стал получать награды за свои проекты, построил универсальный магазин в Галле, отель в Мюнхене, здание германского консульства в Генуе и на много лет осел в Италии. Однажды она приехала к нему. Он показал Ольге Рим и представил ей свою подругу – эта молодая женщина, еврейка, тоже занималась строительством, она была еще обходительней и, чего Айк, похоже, не замечал, умнее его самого. Ольга прониклась к ней симпатией, надеясь, что Айк уж как-нибудь стерпится с превосходством своей подруги, и вообще было бы хорошо, если бы они поженились. Но Айк вдруг перестал упоминать о подруге в своих письмах.

Летом 1936 года Айк вернулся в Германию, вступил в НСДАП и в СС. Он разглагольствовал о немецком жизненном пространстве на территории от Немана до Урала, о черноземных почвах и просторах зеленых степей, о бескрайних пшеничных полях, простирающихся до самого горизонта, о гигантских стадах коров. В стране, созданной его фантазией, стояли немецкие военные поселения, а вообще земля оставалась безлюдной: работники, которые все же были нужны – как нужны волы, чтобы тянули плуг, или лошади в упряжке, – в его мечтах появлялись неизвестно откуда утром и неизвестно куда исчезали вечером. А он, верхом на коне, свысока командовал этим преображением славянского убожества в германское великолепие.

У Ольги это не укладывалось в голове. Ведь она же из года в год наблюдала за его интересами, его чтением, его любимыми занятиями, она обо всем говорила с ним, во всем его поощряла. А теперь – вот это? Как же он мог так переиначить и исказить все, во что она верила и чем жила? Ей даже в голову не приходило вступить в партию социал-демократов, но она всегда голосовала за ее кандидатов. Она с любовью вспоминала Веймарскую республику, в которой учителя пользовались бóльшим уважением, чем прежде, в империи имели больше прав и лучше зарабатывали. Ольга состояла в совете Всегерманского Союза учительниц вплоть до того дня, когда Союз, не дожидаясь идеологического «выравнивания»[17], принял решение о самороспуске. Национал-социализм она отвергла сразу – опять подавай им не в меру большую Германию, хотя еще Бисмарк это задумал и таки сделал ее великой! Значит, за Первой мировой войной последует вторая.

Она попыталась открыть Айку глаза, развеять его бредовые фантазии. Ну какое там земледелие и животноводство? Он же в детстве куда больше любил мастерить или книжки читать, чем помогать в поле и стойле! А когда был студентом – у него же и герань засохла, и кошка сбежала! Он же сам выбрал архитектуру, а не сельское хозяйство! С чего ему вообще это взбрело – просторы до самого горизонта и безлюдные пространства, от востока до запада, где никого и ничего нет? Ведь там живут люди, а в Германии хватает своей пшеницы и своих коров. Но она до него не достучалась. Он обходился с ней мягко-снисходительно, так разговаривают со стариками, отставшими от времени и уже не понимающими его знаков.

Летом на каникулах у Ольги поднялась температура, она подумала, что подхватила грипп, прилегла, заснула, а наутро проснулась глухой. Доктор перепробовал разные средства, позднее Ольга усомнилась: должно быть, сам доктор и не верил в возможность излечения и просто постепенно приучал ее к мысли, что она теперь глухая.

Ей было пятьдесят три года, из школы ее уволили. Дирекция и так собиралась от нее избавиться. Она не вписывалась в новые времена. По своей воле Ольга никогда бы не оставила работу учительницы, но так уж пришлось. Впрочем, она уже довольно давно поняла, что нацисты ее выгонят, и с тех пор, как поняла это, школа становилась для нее все более и более чуждой. Она отдала школе тридцать с лишним лет – ну, пожалуй, и хватит.