— Ну да. Я выдаю тебе нашу тайну, потому что знаю — ты ее не раскроешь никому.

Тут же на лицо амазонки как будто набежала тень, и она стала еще серьезнее.

— Ты не спросил, почему я сюда вернулась.

— Не успел. Это было так неожиданно…

— У меня несколько дел здесь, — твердо проговорила царица. — Я обо всех тебе расскажу, потому что хочу просить кое в чем твоей помощи. Больше мне здесь рассчитывать не на кого.

Тень боли, прозвучавшая в ее голосе, заставила героя нахмуриться. Она не забыла… Да и как могла забыть?

— Но самое первое дело, — продолжала женщина уже спокойно, — это мой долг перед тобой. Я должна просить у тебя прощения.

— За что?

Ахилл спросил с таким изумлением, что Пентесилея заподозрила было притворство, однако, взглянув в его глаза, поняла, что он совсем не умеет притворяться.

— Я плохо с тобой простилась, не говоря уже о том, что несколько раз незаслуженно оскорбила. Ты вел себя с беспредельным благородством, а я была глупа и озлоблена. Прощаешь?

— Конечно.

Он не скрывал радости, и Пентесилея снова улыбнулась.

— Ну вот. В таком случае, прими мой подарок. Крита!

Девочка поднесла ко рту большой палец и каким–то особенным образом свистнула. Кусты вновь захрустели. На этот раз из них выступили три лошади без всадников. Две красивые молодые кобылы были оседланы и взнузданы так же, как конь Пентесилеи, и на их седлах висели дорожные сумки. Последним из зарослей появился огромный вороной жеребец. Это было животное удивительной красоты. Форма небольшой головы, резные трепетные ноздри, тонкие, с мощными мышцами, высокие ноги, — все выдавало в нем чистую и благородную кровь. На нем было красивое глубокое седло, отделанное серебром, уздечка поблескивала серебряными бляшками.

— Это — Рей, — сказала Пентесилея, подхватывая узду и подводя коня к базилевсу. — Он от лучших родителей нашего основного табуна. Ему три года, и я сама его объезжала и обучала. Он твой.

Ахиллу случалось получать богатые подарки, но этот дар поразил его.

— Никогда не видел более красивого жеребца! Спасибо, царица!

Пентесилея усмехнулась.

— Я рада, что он тебе нравится. Но не называй меня царицей.

— Почему?

— Скоро ты все поймешь. Сможешь покинуть свой лагерь на два дня? Чтобы мне помочь?

Он не раздумывал.

— Если тебе нужно — конечно смогу. Только мне нужно их предупредить. Мы куда–то поедем?

— Да, — она повернулась к оруженосице и разведчице. — Если Ахилл позволит нам распорядиться своей добычей, которую ты, Крита, так неучтиво пыталась присвоить, то мы можем ею и пообедать. Вижу, он согласен. Освежуйте лань, разожгите костер и пристройте тушу на вертел. Верхом ты доберешься до своего лагеря и обратно очень скоро, Ахилл, а они постараются, чтобы еда была уже готова. И мы с тобой действительно отправимся в путь. Это не так далеко, хотя, по правде сказать, может оказаться трудно. По пути я тебе все расскажу. Ну, попробуй седло.

Герой не без трепета взялся за уздечку, опасаясь, как бы горячий конь сразу не показал характер и не осрамил его перед великими наездницами. Искусный в управлении колесницей, базилевс не так уж часто ездил верхом.

Но Рей стоял, будто каменный, и даже не дрогнул, ощутив на себе вес огромного тела. Едва Ахилл тронул поводья, благородный скакун с места пошел ровным галопом, безукоризненно слушаясь всадника.

— Он понимает голос! — крикнула вслед Пентесилея, — Потом привыкнешь. Я жду тебя!

Рей врезался в ледяные струи реки, легко одолел ее и помчался через лес, выбирая дорогу между деревьями не менее уверенно, чем лань. Это было на руку Ахиллу — он почти не правил конем, поглощенный вихрем своих чувств — радости, смятения, удивления. И думал он лишь об одном: только бы поскорее вернуться.

Они скакали бок о бок вдоль линии прибоя, к выступающему вдали, в конце огромной бухты, мысу. Берег был всего ровнее там, где его постоянно выглаживали волны, и всадники ехали почти касаясь воды, так что то одна то другая волна подкатывала прямо под копыта коней, и брызги густыми фонтанами взлетали и распадались по сторонам.

Солнце двигалось к закату. Косые лучи скользили по роскошной пестроте холмов — леса не до конца утратили покрасневшую, пожелтевшую, бронзовую листву, а многие растения вообще оставались зелеными, и казалось, будто по склонам в беспорядке раскиданы роскошные ковры, то скомканные, то нарядно развернутые в широких ущельях и впадинах.

Троянская равнина осталась далеко позади.

— Куда же мы едем? — спросил Ахилл, просто чтобы что–то спросить, его это не интересовало — Пентесилея была так близко, и куда важнее было просто скакать и скакать как можно дольше…

— От мыса мы продолжим наше путешествие, — ответила амазонка. — Оставим лошадей Крите и Авлоне. Они нас будут ждать там, где никого нет.

— Нас ждет корабль? — немного удивленно спросил герой.

— Нет, не корабль. Увидишь. Скажи мне, Ахилл, тебе понравилась Авлона?

— Очень. Я бы сказал, что никогда не видел такой красивой девочки, но я вообще–то давно не видел маленьких девочек…

— У меня были причины взять ее сюда, — задумчиво произнесла Пентесилея, оглядываясь, дабы убедиться, что оруженосица и разведчица скачут в отдалении и не могут их услышать. — Само собою, важно и то, как отчаянно она хотела увидеть великого Ахилла. Но главное не в этом. Она никого тебе не напоминает?

— Кого–то напоминает настолько, что я сперва был уверен, что где–то видел ее, — признался герой. — Но этого не может быть.

— А ты представь ее взрослой!

Ахилл попробовал и ахнул.

— О, боги! Да ведь это же…

Он осекся, но амазонка нетерпеливо мотнула головой.

— Если ты боишься меня задеть или вызвать мой гнев, то напрасно. Я же сама это заметила и сама привезла сюда девочку. Ну да, если ей добавить лет десять–двенадцать, то будет вылитая жена Гектора, как там ее зовут?

— Андромаха. Да, да, сходство поразительное. Постой, Пентесилея! Гектор говорил мне, что у Андромахи при взятии Фив ахейцами погибли отец и братья и пропала маленькая сестра! Но думали, что она тоже погибла…

В волнении базилевс невольно сжал поводья, они сильно натянулись, и Рей, послушный любому движению всадника, круто взмыл на дыбы.

— Стой! Тпру, тебе говорят! Эфиоп с копытами!

К чести Ахилла, он хоть с трудом, но сохранил равновесие и не грохнулся с седла, чего ни за что не простил бы себе. Пентесилея, тоже к ее чести, подавила смех и воскликнула, придерживая своего скакуна, чтобы вновь ехать вровень с Пелидом: