А он испугался того, что в связи со своей такой же, как у героя Клинта Иствуда, нестабильной жизнью, он не сможет дать мне комфорт и уют, дом и семью. Что он не сможет стать для меня тем самым настоящим мужчиной.

Последними словами, которые он сказал мне, были: «Теперь мы всегда будем думать о том, какой была бы наша жизнь, если бы мы решились. И, конечно, мы будем представлять самый лучший из вариантов».

Да, безусловно, я смотрела этот фильм.

– Двадцать первый век на улице, а люди до сих пор такие романтики.

– Дело не в романтизме, а в стимуле жить.

– То есть?

Мне казалось, что Лора подготовилась к интервью и точно знала, что хотела сказать. Это сильно облегчало мою задачу. Порой мне приходилось двигаться по миллиметру, по вздоху, чтобы прийти к смыслу беседы. Ведь у каждого разговора есть своя ценность.

– Наши родители подружились и отдали нас в один класс. На первой в моей жизни школьной линейке он был первым, кто взял мою ладонь. Правда, он был слишком высоким по сравнению с остальными, поэтому его посадили отдельно, за последней партой. Именно оттуда он потом кидал в меня маленькие шарики из бумаги. Спустя много лет он объяснил мне, что это было ради того, чтобы я обернулась, и он увидел мое лицо.

Меня словно обняли теплые руки. Невозможно не растекаться, когда перед глазами появляется детская любовь. История, когда для полного счастья достаточно просто видеть каждый день одно и то же лицо. Не прикасаться, не целовать – просто видеть. Та самая чистота любви, не оскверненная влагой похоти.

Моя школьная любовь была светловолосой и сладкой. Он подкладывал мне в сумку конфеты, а я делала вид, что не знаю, кто это делает. Господи, я бы сейчас все отдала, чтобы в моей сумке лежали сладости, а не мобильный телефон.

– Я на него не обращала внимания. Он был слишком тихий и какой-то хороший. Он вообще всегда все делал тихо, но уверенно. А потом связался с мальчишками из «Г» класса. Они баловались сигаретами, сидели на бровках в спортивных костюмах и играли на гитаре. А мы все время ходили мимо них в обтягивающих лосинах и топиках, чтобы было видно пупок. Иногда они становились стеной посреди дороги и не пропускали нас, а мы силой наваливались на них, пытаясь прорваться. Эти прикосновения тогда для нас были верхом эротизма. Первой из нас поцеловалась, конечно, Рита. Она была нашей главной красавицей в классе.

– А ты?

Лора была хороша собой. Простые русые волосы, большие глаза, четкие губы. Все в ней было таким, что хотелось прикоснуться.

– А я завидовала ей ужасно. Тоже хотела сидеть на бордюре и, подогнув колени, целоваться. А еще грудь большую хотела и сигарету в руки.

– Родители вряд ли одобряли это.

– Но это вряд ли останавливало меня. Чуть постарше, когда мне было тринадцать, я научилась вылазить из окна своего второго этажа, – Лора подмигнула мне. – Он всегда уже ждал меня. И я совсем не боялась.

– То есть ночью?

– Конечно, иначе в чем смысл? У нас была посадка через два квартала. Кусты, деревья, кирпичи – идеальное место для посиделок в темноте. Пока Рита целовалась, я подкидывала палочки в костер. Остальные девочки постоянно крутились вокруг Паши, но он на них не обращал особого внимания. И так мы могли просидеть до самого утра. Даже если было холодно.

– В тринадцать греет ощущение свободы.

– И Пашкина куртка. Ближе к утру он всегда молча накидывал мне ее на плечи, – Лора вздернула правым плечом, как бы в доказательство. А быть может, она до сих пор ощущала, как ее обнимала теплая штормовка. У каждого есть такие прикосновения, которые не забываются, которые словно вчера. – Помню, как однажды он, забирая куртку, сказал мне: «Она теперь постоянно пахнет тобой». Нам было по тринадцать лет.

– Первый поцелуй?

– Он случился намного позже. Ты помнишь, что наши родители дружили? В девятом классе они отправили Пашу вместе со мной к бабушке – помочь выкопать картошку. Мы сидели на бревнах, выброшенных возле забора. У него пальцы были все в земле и мошка на щеке. Я начала стряхивать ее и вдруг он меня поцеловал. Это было мое первое прикосновение к мужчине.

Глинтвейн продолжал дышать на нас. От этого еще более казалось, что нас за столиком больше, чем двое. Так что если путешествия во времени и перемещения тел существуют – то они были перед нами. Порой мы и представить себе не можем, в каких уголках мира одновременно присутствуем – благодаря людям, которые нас вспоминают.

– Конечно, дальше поцелуя дело не зашло.

– Пока что все звучит очень хорошо. Я не могу понять, где подвох?

– Родители. Они решили, что мне нужно учиться за границей. Поэтому следующие несколько лет я безвылазно сидела над книгами и почти жила у репетиторов.

– Родители бывают просто удивительны в своем стремлении дать нам то, чего им не хватало в детстве.

– Абсолютно. Моя мама мечтала учиться в Лондоне. Так что она сама выбрала мне и вуз, и факультет.

– А ты не хотела этого?

– Я боялась, – Лора посмотрела на меня, и в эту минуту я увидела перед собой шестнадцатилетнюю девочку с неумело накрашенными глазами. – Я отлично знала английский, но мне было очень страшно ехать туда одной. До этого я никогда не выезжала даже за пределы города самостоятельно. Не то что на другой континент.

– А ты говорила об этом с мамой?

– Конечно. Она ответила: «А бегать по посадкам в короткой юбке тебе не страшно?» И в этом она была, кажется, права. Но это мне сейчас, в свои тридцать шесть понятно.

– А тогда? Душераздирающая музыка в плеере, слезы в подушку, решение ненавидеть родителей до конца жизни?

– Да.

Я знала миллион таких историй. В половине из них родители ломали жизнь своего же ребенка, в другой половине – выворачивали на нужную орбиту. И первые, и вторые при этом желали исключительно добра. Говорят, что угадать невозможно. Но мне почему-то кажется, что в итоге выигрывали те дети, которые не только прислушались к родителям, но и осознали, что это всего лишь толчок, а по жизни – все зависит только от их решения.

– Ты простила их?

– Давно. Все вообще сложилось очень хорошо. Паша сказал мне, что я вернусь, и все у нас будет прекрасно. Я поверила. Потому что он мало говорил, но если уж – то наверняка. К тому же в свои семнадцать он выглядел как вполне взрослый мужчина: высокий, крупный, с уверенной щетиной. Ему просто хотелось верить.

– Женщина всегда хочет верить мужчине, с которым она хочет быть.

– Я тогда еще как-то не думала о будущем и о семье. Но сейчас мне кажется, что уже тогда, подсознательно, я понимала – Паша будет в моей жизни всегда.

– А ведь, черт возьми, так бывает: некоторые вещи мы из ниоткуда знаем наверняка. Интуиция?

– Скорее вера.

– Безупречная уверенность?