С отвращением откинув ненавистный синопсис, я включила компьютер и приготовилась заводить в него очередную сводку криминальных событий, которую ежедневно выпускала «Золотая пуля». Но погрузиться в «увлекательный» мир убийств, разбойных нападений, ограблений и других не менее приятных событий мне помешало явление Железняк.

— Модестов не заходил? — спросила она, окидывая нашу комнату подозрительным взглядом.

После недавнего переезда здесь творился форменный кавардак, и субтильный Модестов теоретически вполне мог спрятаться внутри одного из шкафов, содержимое которых в беспорядке валялось на полу. Сегодня он еще не удостаивал нас своим посещением, но это не помешало мне, не моргнув глазом, солгать:

— Был, но недавно ушел.

Нонна посмотрела в мою сторону с выражением гадливости на лице и выразительно хлопнула железной дверью.

Агеева поморщилась на этот отвратительный лязг и, не отрываясь от монитора, сказала, что заводить романы с женатым мужчиной, у которого к тому же трое детей, — последнее дело. Вообще-то подобные сентенции не в стиле Марины Борисовны, но после того, как Марк, о котором она мне столько рассказывала, предпочел Марине ее собственную дочь, Агеева временно пребывала в угнетенном состоянии духа. Мне стало стыдно. Потом я разозлилась на Модестова, который, в очередной раз устав исполнять роль заботливого отца и мужа, не придумал ничего лучшего, как обратить свое внимание на меня.

Самое смешное, что никакого романа между нами не было. И если я позволяла Мишеньке изображать из себя плейбоя, так это только потому, что Скрипка уехал в отпуск, вновь заявив, что общение со мной плохо сказывается на состоянии его нервной системы. Нервная система Модестова, очевидно, требовала чего-то экстремального. Во всяком случае он всерьез решил, что мои рыжие волосы и строптивый характер помогут ему ощутить себя настоящим мужчиной и выйти из состояния творческого кризиса, в котором он пребывал в последнее время. Наверное, я не должна была поощрять его ухаживания, но чего не сделаешь назло Скрипке. При мысли о Леше мне сделалось совсем грустно. «Небось там, в своем отпуске, даром времени не теряет. Вот возьму и соблазню Модестова, и пусть тогда у Нонки появится законный повод беситься, а еще лучше — у Обнорского».

От этих грандиозных планов меня отвлек Спозаранник, которому срочно понадобились статьи Ольги Харитоновой.

— Вам хватит получаса для выполнения этого задания? — обратился он ко мне.

— Что за спешка? — спросила я, недоумевая, с чего это вдруг Глеб заинтересовался творчеством моей бывшей сокурсницы.

Спозаранник снял очки, укоризненно посмотрел на меня и отчеканил:

— Сегодня ночью корреспондент газеты «Зелень лета» Ольга Харитонова погибла на презентации в оранжерее заповедника «Белые ночи».

Это известие сразило меня наповал. Я хорошо знала Ольгу. Когда-то нас связывала тесная дружба, но после окончания университета наши пути разошлись: она не разделяла моего тогдашнего восхищения Обнорским и считала расследовательскую журналистику делом грязным и ненужным. Впрочем, это не помешало нам чрезвычайно обрадоваться друг другу, когда неделю назад мы случайно встретились на пресс-конференции. В тот день Ольга спешила, но за короткое время, которое понадобилось нам, чтобы выпить кофе, она успела рассказать мне, что наконец нашла себя в «Зелени». Выглядела Харитонова просто классно и даже обещала навестить меня в «Золотой пуле».

Отказываясь верить в ее гибель, я пошла в комнату выпускающих, чтобы почитать сегодняшнюю сводку, где должна была появиться информация о ночных происшествиях. Все было так, как сказал Глеб; в сухом изложении репортеров эта смерть выглядела еще более нелепой: «В 23.10 на презентации Фонда в поддержку биологической науки, проходившей в оранжерее заповедника „Пальмира", металлическая рама со стеклом упала на голову журналистке Ольге Харитоновой. Полученные травмы оказались несовместимыми с жизнью. Обстоятельства уточняются».

«Кошмар!» — подумала я. И нахлынули воспоминания…

* * *

Харитонова была самой яркой девушкой на нашем курсе. Она приехала откуда-то с Казахстана и жила в крошечной квартире на улице, которая в те годы носила имя Куйбышева. Сюда мы умудрялись набиваться всей нашей группой и под гитару и водку ночи напролет грезили о будущей журналистской славе. Ольга была не похожа на нас. Она вообще не была похожа ни на кого и выделялась из любой толпы своей утонченной восточной грацией. С чьей-то легкой руки за ней закрепилось имя Хлоя, и хотя смуглая, острая на язык Ольга менее всего походила на наивную пастушку из древнегреческой пасторали, оно странным образом шло ей. Эстетка и театралка Хлоя не пропускала ни одной премьеры у Додина и собиралась стать театральным критиком. Любили Ольгу не все, но я восхищалась ею безоглядно. Всякий раз, когда она входила в аудиторию, привычным жестом поправляя волнистые волосы, мое сердце готово было выскочить из груди. Это была самая большая и самая чистая любовь в моей жизни. Во время наших ночных посиделок Хлоя обыкновенно садилась на пол и, обхватив руками колени, читала Цветаеву, а потом свои собственные стихи. «Ах, зачем свечи, ведь они не вечны? Как не вечны плечи у меня в ладонях, как не вечны губы, что словами гонят. Убегу в радость и назад ни разу…»

* * *

Такие вот воспоминания роились в моей голове, когда ровно через тридцать минут я принесла Глебу извлеченные из Интернета статьи Харитоновой. Он удовлетворенно кивнул и сказал, что я — птица на ветвях его души. В устах Спозаранника этот лингвистический изыск означал высшую похвалу и конец аудиенции, но я продолжала в растерянности стоять перед ним, словно ждала чего-то.

— Глеб, ты думаешь, что смерть Харитоновой не была случайностью?

— Скорее это похоже на четко спланированное убийство, — не отрываясь от чтения, ответил он.

— Я хорошо знала Ольгу, мы учились с ней на одном курсе. Кому и зачем понадобилось убивать ее?

— Вот это нам и предстоит выяснить, — многозначительно изрек Спозаранник. — И вместо того, чтобы стоять здесь, обратившись в соляной столб, именно вам, Валентина Ивановна, следовало бы поехать в «Пальмиру» и уточнить обстоятельства смерти вашей сокурсницы.

Я ощутила мерзкий холодок где-то внутри, и первым моим желанием было немедленно отказаться от этого предложения. Но Глеб испытующе смотрел на меня сквозь очки, и под этим взглядом я внезапно ощутила себя трусливой дрянью, готовой предать Хлою. Именно поэтому я согласилась поехать в заповедник.

* * *

В коридорах «Золотой пули» сновали киношники. Режиссер Худокормов распоряжался операторами, которым предстояло снимать интерьер кабинета Обнорского. Мимо меня пробежал актер, приглашенный на роль Спозаранника, который был удивительно похож на Глеба. С тех пор как начались съемки фильма, актеры появлялись здесь часто, стараясь лучше узнать тех, кого им предстояло играть.

— Может, покурим? — подскочил невесть откуда взявшийся Модестов.