— Вооот, Марик! И что людям там надо, а? В Америку летела. А что ей эта Америка? Что там — мед и красота? Империализм один и вранье. Души нету! Нету там души, Марик! Это же зараза, желтуха эта, Америка. Тьху, и растереть! За деньги все. Уважают тебя за деньги, любят тебя за деньги. Любят же?

— Я не знаю, я не пробовал, — невпопад заявил тишайший психиатр.

— А ты попробуй. Нету у тебя денег, — неожиданно заключил отставной бронекомандир. — А за зарплату твою психиатрическую, тебя никто любить не будет. Давай еще по чуть-чуть, едитя? По паре капель для профилактики?

Мрак Моисеевич не противился.

— У тебя какая зарплата, Марик?

— Сорок тысяч, — осторожно ответит тот. — И полставки зама. У меня зама нет.

— Тоска одна. Заместителя у тебя нет. Меня, когда кадрировали, тоже поговорить не с кем было, я да пара прапорщиков остались. Тридцать танков и три человека. Экипаж машины боевой, едитя. Благодарность за двадцать лет службы. Нету полка, один восторг остался. Сидишь целый день, как кот на сечке вроде и при деле. Бесполезный, как вторая задница, едическая сила магния. Смотришь в окно, ждешь чего-то. А чего ждать? — спросил Геннадий Кузьмич и не дожидаясь ответа продолжил. — Толи дело раньше. Я бы тебе этот Буэнос-Айрес с Вашингтоном подарил бы, — взбрыкнувшая муза понесла бронетанкиста все дальше в сияющие дали. — У меня диспозиция была на развитие наступления и удара с плацдарма. Всех в клещи! На траки намотали бы с моими узбеками. Два красных флажка! Осколочно-фугасными! Люки по-походному! Алга! Бикзур баратом! Хочешь Буэнос-Айрес?

— Не хочу.

— Ну и ладно. А я бы для тебя, его в лепеху раскатал бы. Тонюсенько. Потому что ты хороший человек, Моисеич. Есть у тебя понятие! Сидишь тут не за ради денег, душа у тебя тонкая, сразу видать. Наливай, и пойдем твою агитацию ип. иснпе… сч… — подполковника немного заело, но хитрый танкист выкрутился тем, что подмигнул помертвевшему Марку Моисеевичу, который надеялся, что триста грамм создадут временную амнезию в металлической голове военного. Эти хрустальные надежды разбились об опыт. Глянув в налитый граненик, Геннадий Кузьмич, зачем-то помешал ложкой его содержимое и, мерно двигая кадыком, перелил жидкость в себя. Наблюдая за этой обстоятельностью, добрый доктор совсем пожух, и в голове его заплясали огненные танки, из которых выскакивали монголы с красными флажками, далее маячил донос озаглавленный «Наглядная агитация отсутствует, средствА просрочены».

Помолчав пару секунд для лучшей усвояемости продукта, борец с огненной стихией крякнул и встал.

— Показывай, Марик. Где у тебя что, — пригласил он, и они вытекли в обшарпанный коридор.

Плакат, знаменующий наглядную агитацию, был нарисован в те времена, когда Марка Моисеевича обуревали бесы в виде новомодного лечения творчеством, подсмотренного в «Иллюстриерт Кранкенбух фюр Псикиатрист». Немецком иллюстрированном журнале, номер которого случайно попал к нему в руки.

Если болевших бытовым алкоголизмом переводная статья и капризы доктора Фридмана обязали красить забор больницы, то Веня Чуров, чей мозг освещали вспышки коротких замыканий, был сослан творить. Вооруженный детскими красками и листом ватмана этот пришелец из нейтронной дыры исчез на пару дней в палате, откуда появлялся только поесть. Плодом этого кратковременного романа с вдохновением стало эпическое полотно-загадка.

В первоначальном варианте изображавшее трех поросят стоящих у небольших схематически прописанных домиков. Две свиньи имели вид скорбный, последняя же напоминала бухого в дымину Прохора в состоянии мяу и знаменовала тот самый микромиг, когда экватор праздника уже наступил, а за ним неминуемо подоспеет похмелье. Интрига шедевра ретранслировалась пугающей черной надписью, мостившейся поверх рисунка, гласившей: «Угадай, кто из поросят не заплатил за газ?». Каковая, в одну из темных ночей, была исправлена, кем-то из остроумных энурезников на более злободневную: «Угадай, кто из поросят не заплатил?». В той редакции двум печальным пятачкам были добавлены сапоги, гимнастерки и два автомата системы ППШ, а веселому — гениталии нечеловеческих размеров.

В последствии этот вариант был отвергнут осторожным Марком Моисеевичем и заменен, на нейтральное: «не заплатил за воду?», автоматы были исправлены на брандспойты, гимнастерки на широкие плащи. После этого поистине универсальный экземпляр средства пропаганды обрел законченный вид и свое место у столовой, где находился под присмотром бдительного Прохора.

— А ведь хорошо! Экспрессия! — прокомментировал способное вызвать понос у Сатаны полотно Геннадий Кузьмич и немедленно загрустил. — Сразу видно, что у тебя тут все по-человечески, Моисеич. С душой у тебя все здесь. Помидоры-огурцы… Не хватает сейчас такого. Позабыли люди понятия, никому верить нельзя. Никто никому не нужен, даже если должен. Вот ты до демократии кем был?

— Ну… Врачом и был, я всю жизнь врач.

— Воот! А я был танкистом, понимаешь как времена поменялись-то? Дурачков твоих меньше не стало, а вот враги друзьями стали. И защищать вдруг стало некого и не отчего. Была страна — нет страны, были люди — и где все? А в сухом остатке, что? Пус-то-та, Марик. Странно, да? Всем сразу на все стало плевать. Сейчас на улице, поди упади.

— Зачем? — поинтересовался Марк Моисеевич, чей разум все более накрывал спирт. Тишайший эскулап постепенно терял связи с землей и казался сам себе легким завитком утреннего тумана, которого пинал проснувшийся ветер.

— Ну, поди упади, для эксперимента. Сердце прихватило, предположим. А кто к тебе подойдет?

— Кто?

— Да кто, не ошибешься. Твой клиент и подойдет. Один из десяти. Остальным никто не нужен. И неважно врач ты или музыкант с филармонии. А раньше? Вот я раньше всем нужен был. Даже полковнику Клюгенау, был такой. Я по диспозиции аккурат против его тевтонов стоял. И нужен ему был до рези в желудке, понимаешь, едическая сила магния! Потому как, нахрена тогда этот самый Клюгенау со своими «Леопардами» кому сдался? Без подполковника Коломытова? А я тебе отвечу, нихрена и никому. Раньше Марик, все кому-то были нужны. Враги нам, мы врагам. Равновесие! — трагичным голосом заключил посетитель и вновь принялся любоваться плакатом. — А художника ты поощри как-нибудь, Моисеевич. Нужное он дело для страны делает.

Мысли у больничного фюрера совсем спутались и он, почему-то заявил, что выпишет Вениамина весной.

— Выпиши, — согласился подполковник. — И объяви благодарность перед строем.

— Я еще ему грамоту дам, — предложил доктор Фридман, — За заслуги.

«Боже,