Князь Федор был скромен, однако в пору жизни своей в Парижене раз мог убедиться, что природа не поскупившись одарила его более чемприятной внешностью, а некоторые дамы даже находили его неотразимым. И сейчас,подвергнутый этому въедливому осмотру, когда глаза Варвары Михайловны,чудилось, выворачивают наизнанку каждый шов его камзола, он порадовался, чтоэтот камзол из дорогого лионского шелка глубокого синего цвета, что полы изящнорасшиты серебром, что рубашка на нем самого тончайшего и белейшего батиста, апри виде его кружевного жабо многие парижские модники готовы были бы удавитьсяот зависти. Серебристо-белые кюлоты, чулки, новые башмаки с золочеными пряжками– все было безукоризненным, как, впрочем, и его светло-русые, на прямой проборпричесанные волосы, которые и без пудры имели необычный пепельный отлив, коемузавидовали даже женщины. И потому князь Федор был вполне согласен со словамиВарвары Михайловны, которые она наконец-то выдавила:

– Что же… завидный жених, слов нет!

Но холодок пробрал князя – так бывает с бойцом, которыйобезоружил противника и уже торжествует победу, да пропустил обманное движение– и похолодел, внезапно увидев в руках врага кинжал, извлеченный из потайногокармана. И уже нет времени отпрянуть: коварное оружие нацелено прямо в сердце!

– Родич, значит, Алексея Григорьича… Горяч, го-ряч, ну весьв дядюшку! Посватался бог весть к кому, не спрося ни имени невесты, ни звания.А коли девка неровня тебе? Или ты – ей неровня? А то не дай бог она уже ипросватана?

Князь Федор резко выпрямился – и Варвара Михайловна свидимым наслаждением нанесла удар в самое сердце:

– Похвально, сударь, что вы во всех обстоятельствах своейжизни стремитесь быть рыцарем чести, однако благие порывы ваши можно расценитькак преступление! Извиняет вас лишь то, что вы слишком долго вдали от домапробыли и о последних новостях едва ли осведомлены. Знаете ли, кого вы посмелиоскорбить своими домогательствами? Ее императорское высочество государевуневесту Марию Александровну!

Князь Федор невольно вскинул подбородок – только так можнобыло удержать себя на ногах, не рухнуть… хотя, наверное, этого от него и ждали.Все как бы закружилось вокруг, понеслось стремительно вверх, и такая тишинавоцарилась, такая гробовая тишина, что громом почудился веселый голос внезапновошедшего человека:

– Федька! Да неужто ты! Не верю очам – дай поверю рукам!

И Александр Данилыч Меншиков крепкой, дружеской, ласковойхваткой выдернул незадачливого жениха из-под земли, сквозь которую он уже почтипровалился.

И как всегда, как и всем прочим, при встрече с АлександромДанилычем, почудилось Федору, будто он – тряпичная кукла, которой так и сякзабавляются опытные руки, перебрасывая ее с места на место, заставляя приниматьнелепейшие позы, бессмысленно кивать направо и налево, разевать раскрашенныйрот, и даже собственный голос чудился сейчас князю Федору чужим,неестественным, словно принадлежал не ему, а все тому жекукловоду-чревовещателю. А вокруг весело кружились такие же тряпичные куклы,только что прибывшие с царской охоты…

Федор был незамедлительно представлен высокому неуклюжемумальчику с возбужденными глазами – государю, который был весьма, весьмаприветлив, узнав, что перед ним – двоюродный брат Ивана Долгорукова, и дажетрижды поцеловал нового знакомца – по своему обычаю, в губы. Князь Федор потомедва дождался случая утереться, поскольку был мало сказать брезглив – навидалсяпри французском дворе, к чему ведут такие-то дружеские поцелуи! Впрочем,молодого царя трудно было заподозрить в чем-то непристойном: уж слишком жаркозаглядывался он на женщин.

Иван же Долгоруков встретил двоюродного брата с великойрадостью и тотчас отрекомендовал его двум дамам, стоявшим обочь Петра, причемтрудно было отыскать два более разных создания, чем они, и дело было вовсе не впятилетней разнице по возрасту, тем паче что Наталья Алексеевна, сестра царя,высокая, плотная, очень некрасивая, выглядела гораздо старше своих лет. Все еесущество излучало достоинство, ум, важность, и даже когда она забывалась и начиналаболтать, хохотать, как все, а пуще – забавно гримасничать, мастерски подражая ипередразнивая остальных, это чудилось не проявлением искреннего веселья, аоткровенной издевкой над окружающими, принужденными хохотать, даже если оничувствовали себя оскорбленными.

Другая – рыжая, яркая – была совсем иная, и князь Федорподумал, что она очень к месту пришлась бы в суматошных, веселых распутствахВерсаля, Лувра, Фонтенбло: куда более к месту, чем застенчивая Ма-рия Лещинска!В глубине ее ярких глаз гнездилось манящее, повелительное лукавство, словно вкаждом мужчине она видела прежде всего поклонника, может быть, даже любовника…Разбитная цесаревна, юная тетушка юного государя, Елизавета Петровна, мастерскисоблазняла всех подряд: словечко, улыбка, взгляд, пожатие сдобными плечиками –и всякий готов быть у ее ног! Впрочем, чаще всего ее очи обращались, конечно, кПетру, и тогда примечательный взор мог бы прочесть весьма откровенное выражениеее глаз: «Государь мо-лод, робок, неловок, не имеет жизненного опыта. Мой долгпомочь ему стать мужчиной и царем». И по лицу мальчика видно было, что такоебудущее казалось ему великолепным искушением.

Вообще говоря, князь Федор был поражен, насколько откровенновсе здесь выказывали свои чувства! А может быть, это смятенное сердце вдругнаделило его такой острой проницательностью, что он мог читать по лицам, словнопо неосторожно раскрытым книгам?

Молодой князь видел, как менялось лицо Петра, когда онпоглядывал на свою прекрасную невесту. Он желал, чтобы Мария кружилась вокруг,подобно Елизавете, заигрывала, опутывала его златыми сетями кокетства, но дляМарии он был только избалованный мальчишка, безмерный дерзец, в полную власть ккоторому она скоро попадет. Федор украдкой обращал взоры к этому пленительному лицу,и сердце его исторгало тайные вздохи. Как Мария была понятна ему, как открыта –что-то поразительное! Он видел, что она из тех женщин, которые только выжидаютвнимания, никогда не стараясь и не умея его разбудить. Да и зачем ей это, еслинесказанная красота и без того обращала к ней все взоры. Федор замечал, что вовзглядах Марии, устремленных на Петра и Елизавету, нет ревности: в них былотолько опасение, что при муже, который ее не любит, ее жизнь сведется к ролинаседки, высиживающей детей, в то время как он будет развлекаться с другими. Дауж, и ей нельзя было отказать в проницательности! Но тосковал ее взор пущевсего оттого, что в сердце своем она не находила ни малой искорки любви! КнязьФедор заметил также, что Мария изо всех сил старается не глядеть на него, итакое разобрало его уныние!..