И, вновь хлопнувшись навзничь, она медленно повлекла вверхсвои многострадальные юбки, открывая взору оторопевшего князя отнюдь не зеленыечулочки, а вовсе голые ножки (и когда только успела разуться шалунья?!), итянула одежду все выше, так что открылись уже и соблазнительные колени вямочках, и пухленькие ляжки, и…

Тут уж князь Федор с собою не совладал: ничуть несомневаясь, что Елисавет и впрямь предъявит ему что-нибудь вроде локона илидаже косички на неприличном месте, он запаниковал и, нескромно вцепившись вцаревнины юбки, с такой силой рванул их, пытаясь прикрыть не в меруразошедшуюся обольстительницу, что Елисавет, вскрикнув, принуждена была сесть,как тряпичная кукла.

Вдруг вверху послышался какой-то стук, будто резкозахлопнулось окно. Князь Федор и Елисавет испуганно задрали головы – и тутслучилось нечто, вмиг отвратившее их мысли от милых шалостей.

Кусты вокруг – те самые, что были поочередно местом схваткикнязя Федора с кошками и собаками, – угрожающе затрещали, и из них вывалился наполянку мужик в длиннющем армяке с видом грозным и перепуганным одновременно. Вруках он сжимал какой-то узел. Увидав молодых людей, мужик зауросил, перебираяна месте ногами, метнулся туда-сюда, а потом, круто развернувшись, задал такогострекача, что треск пошел по рощице, и белый снегопад черемухового цвета усеялвсе вокруг.

– Держи вора! – вскричал князь Федор, ибо кем еще мог бытьэтот таинственный беглец, как не во-ром! – Держи! Лови! – И привычно исчез вкустах…

Однако, в отличие от прошлых раз, он не воротился наполянку, очевидно, не в меру увлекшись преследованием злодея, который на ходусбросил уродливый армяк и остался в скромном, но приличном камзоле. Этот камзолбыл вполне знаком князю Федору, как, впрочем, и его обладатель: «вором» (да ипсом, и котом, если на то пошло!) был не кто иной, как княжеский слуга Савка,давно приученный выручать своего разборчивого хозяина из двусмысленныхситуаций…

До Елисавет еще какое-то время доносились азартные крикикнязя, потом они стихли вдали. Она сидела, сидела… Федор не возвращался.Разочарованно вздохнув, она натянула чулки и подвязки, обулась – нет, никого.Нехотя встала, поправила юбки. За жесткое кружево зацепилась маргаритка.Елисавет невольно принялась ощипывать лепестки. Но французское гадание оназабыла, поэтому взволнованно бормотала по-русски:

– Любит – не любит… плюнет – поцелует… – Она тяжеловздохнула: цветочек был слишком мал! – К сердцу прижмет…

«К черту пошлет», – подсказал последний лепесток, и Елисаветсердито отшвырнула облысевший цветок. Вот уж правда что!

– Ну что, нагляделся, надо полагать? – усмехнулся ВасилийЛукич, увидав утомленную физиономию молодого князя. – Провел своюрекогносцировку?

– Да уж… – неопределенно протянул тот.

– Видел свою-то? Ну, девицу-красавицу? Все таково же хороша?

– Хороша, – угрюмо согласился князь.

– Приценился? Купил? – не унимался Василий Лукич, пытаясьпонять, что же сделалось «во вражьем стане» со вчерашним весельчаком.

Воспоминание о своих ошибках насчет Марии причинило Федоруболь, сходную с зубной. Его даже перекосило.

– Не продается, увы!

– Велика беда! – хмыкнул Алексей Григорьич, которому нетерпелось перейти к делу. – Самого-то видел?

– Видел, как не видеть…

– И что? Что скажешь? – так и подался к нему АлексейГригорьич.

Князь Федор помолчал, чувствуя себя школяром на экзамене, ккоему он не приготовился. Черт ли его тянул за язык при прошлом разговоре!Расхвастался, пошел в разведку! Вот теперь дядюшки и ждут от него бог вестькаких откровений. А что будет, если он отмолчится? Да ничего такого ужстрашного. Не высекут ведь его розгами, как того школяра! Ну, вытянетсяразочарованно хитрая физиономия Василия Лукича; ну, алчный огонек в глазахАлексея Григорьича сменится презрением. А за что, собственно? Как будто они исами не знают, что Меншиков Александр Данилыч – крепкий орешек, невсякому-каждому по зубам, и неудивительно, что молодец, поначалу о себевозомнивший, обломал о светлейшего свои острые зубки с первого же разу! Можетбыть, уклончивость князя Федора – бальзам на их раны: мол, ежели мы не нашли,как светлейшему хребет сломать, так и никому не найти. А ведь это далеко нетак. Не так! Сей упомянутый хребет не столь уж твердокамен, и князю Федору содного взгляда сделалось видимо уязвимое место глухой обороны Меншикова. Что жесейчас сковывает его уста? Что заставляет молчать и отводить глаза, избегатьпристальных взоров дядюшек?

Ничего. Ничего иного, кроме воспоминаний о прекрасныхтемно-серых глазах, и трепете губ, и русой волне над высоким лбом… Да что ему втех видениях, которые в сладкой муке сжимают сердце и ведут к одной лишьбессоннице?!

– Следовательно, время было потрачено напрасно, – задумчиворезюмировал Василий Лукич, проницательно глядя на молодого князя… и с трудомподавил улыбку, увидав, как тот вдруг норовисто вскинул голову. Стало быть, онне ошибся в мальчишке! И хоть Фе-дор пока молчит, набивая себе цену, все равноскажет, чего он там выходил, у Данилыча-то!

А в это время в душе Федора в новой схватке сцепилисьостатки честности, осторожности, с одной стороны, и безрассудной жаждыобладания – с другой.