Эрик слушал эту эпопею с растущим чувством ужаса. Как подростки могут не заниматься ничем – буквально ничем, – кроме учебы? Тут он понял, что наблюдал сегодня в классе. Дети вели себя так, будто они живут в этой аудитории, потому что, по существу, так и было. Они каждый день проводили здесь больше 12 часов и уже ходили в школу почти на два месяца дольше, чем дети в Миннесоте. Его одноклассники спали в своих классах по одной простой причине: потому что были измучены.

Неожиданно Эрику ужасно захотелось уйти пораньше.

В 2.15 они с канадкой уже шли от школы через поле – на 7 часов раньше, чем смогут уйти их одноклассники. Пока корейские дети учились, школьники, приехавшие по обмену, пошли в магазин. Эрик увидел там мороженое в форме рыбы с фасолевой пастой. Он его купил, надеясь, что вкус у него не рыбный. И правда, вкус был ванильный! Примерно в полтретьего он сел в автобус и поехал домой. А корейские дети продолжали учиться.

Лежа на кровати, Эрик думал о том, что услышал. По сути, корейские дети ежедневно дважды ходили в школу. А значит, оценки корейцев в тесте PISA объяснялись просто: дети много учились, возмутительно много!.. Глядя в окно на город, он думал о том, что американцы жалуются на слишком сложные тесты и переутомление детей, и чуть не смеялся. По крайней мере для большинства американских детей стандартные тесты привычны, просты и не оказывают никакого влияния на их жизнь. Если школьник в США получает плохую оценку, всегда была отговорка: «Оценка несправедливая» или «Ничего страшного! Не все понимают в математике». В Корее это предостережение: «Вы недостаточно усердно учитесь, в следующий раз будьте усерднее».

Эрик начинал сознавать, что нагрузка – понятие относительное и тестирование тоже. Он видел, что школа Намсан как будто создана для того, чтобы через аскетическую обстановку и жесткую иерархию выражать одну идею: будущее зависит не от твоих личных достижений, самооценки или статуса в Facebook, а от того, насколько усердно ты трудишься. Стоит ли такой ценой становиться лучшим, размышлял он. Если так, Эрик не был уверен, что хочет стать лучшим.

Я встретилась с министром образования Кореи Ли Джу Хо в его кабинете в Сеуле. У него был мальчишеский чуб и спокойное выражение лица, искусно скрывавшее амбицию, благодаря которой он дослужился до этого поста.

Ли – продукт корейской «соковыжималки». Он учился в элитарной средней школе и Сеульском государственном университете, одном из трех лучших университетов страны. Затем он получил степень доктора экономических наук в Корнеллском университете, стал профессором, затем ушел в политику. Но пост министра просвещения он занял с целью демонтировать эту «соковыжималку».

Эрик слушал эту эпопею с растущим чувством ужаса. Как подростки могут не заниматься ничем – буквально ничем. – кроме учебы?

Мы пили чай за большим столом в окружении его советников, и ни один из них не проронил ни слова. Когда я спросила, согласен ли он с пламенной риторикой президента Обамы в отношении корейской системы образования, он устало улыбнулся. На этот вопрос ему часто приходилось отвечать, особенно корейским журналистам, которые не могли понять, что президенту США или кому-то еще может нравится в корейском образовании.

– Вы, американцы, видите светлую сторону корейской системы образования, – сказал он, – а корейцы ею недовольны.

В некотором смысле Корея – крайнее проявление старой азиатской традиции. Корейские родители нанимали репетиторов для подготовки детей к экзаменам начиная с XVII века. Экзамены для госслужащих восходят к допечатным временам. В Корее Х века амбициозные молодые люди должны были выдержать экзамен, чтобы поступить на госслужбу. Сдавали этот сложный экзамен только юноши из знатных семей, которые могли себе позволить древний вариант подготовки к тесту.

Несмотря на расхожее мнение о том, что азиаты превосходят всех в математике и естествознании, раньше корейцы не были такими умными. Конфуций смог привить корейцам умение ценить долгое обучение, но в этой стране раньше не проявляли особых способностей к математике. На самом деле не так давно, в 1950-е годы, огромное большинство ее граждан было неграмотным. Когда страна стала заново отстраивать школы после Корейской войны, в корейском языке даже не было математической и естественнонаучной терминологии. Чтобы печатать учебники, нужно было придумать новые слова. В 1960 г. Корея имела соотношение «ученик – учитель» 59:1. Только треть корейских детей посещала среднюю школу. Бедность предвещала неуспеваемость. Если бы тогда существовал тест PISA, то США побили бы Корею по всем предметам.

За следующие 50 лет Корея стала тем, что Ли назвал «силой таланта». Страна не имела природных ресурсов и взамен стала культивировать своих людей, превращая образование в валюту. Этот период бурного экономического роста создал своего рода лотерею для корейских родителей: если их дети попадут в лучшие промежуточные школы, это приведет их в лучшие средние школы, что даст им шанс попасть в лучшие университеты – и тогда они получат престижную, хорошо оплачиваемую работу, что поднимет всю семью.

Эта конкуренция следовала очень ясным правилам: набрав больше определенного количества баллов на экзаменах в колледж, ты автоматически попадаешь в лучший университет. И потом тебе всю жизнь будут платить больше других, даже за ту же самую работу. Эта система была так же предсказуема, как и жестока. Она несла детям очень ясную идею о том, что для них важно: прием в университеты основан на знаниях школьников, оцененных тестом. И точка. Никого не примут из-за спортивных достижений или потому, что твои родители здесь учились. Эта система в чем-то более меритократична[25], чем когда-либо были многие американские колледжи.

Без одержимости образованием Южная Корея не стала бы такой экономически сильной, какой она стала в 2011 году. (С 1962 г. ВВП страны поднялся примерно на 40 000 %, сделав ее 13-й крупнейшей экономикой мира.) В Корее образование явилось прививкой от бедности, со временем делая социальное происхождение все менее и менее значимым для возможностей детей.

Но этого было недостаточно для поступления в университет или получения желаемой работы, и лотерея превращалась в своего рода конкуренцию «железных» детей, которой возмущались родители и дети, даже при том, что они ее увековечили. Это была предельная меритократия для детей, которая сцементировалась в кастовую систему для взрослых. Даже когда открылись новые университеты, общественность была по-прежнему зациклена на трех лучших. Это было предупреждение для всего остального мира. В Корее самоцелью стала конкуренция, а не учеба, к которой она должна была мотивировать.

Страна породила чудовище, сказал Ли. Система стала излишне конкурентной, ведущей к нездоровой озабоченности баллами за тест и зависимости от частных академий внешкольного образования. Даже во время летних каникул в библиотеках было так много посетителей, что детям приходилось брать билеты, чтобы туда попасть. Многие платили $4 за аренду кондиционируемой кабины в богатых городских коммерческих библиотеках для самостоятельной работы.