полмиллиона стерлингов из доходов этой богатой провинции. К 1720-м годам Бенгалия обеспечивала большую часть доходов центрального правительства, и для поддержания притока средств Муршид Кули Хан приобрел дурную славу благодаря суровости своего режима сбора налогов. Неплательщиков из числа местного дворянства вызывали в одноименную новую столицу губернатора, Муршидабад, и держали там без еды и питья. Зимой губернатор приказывал раздеть их догола и обливать холодной водой. Затем он "подвешивал заминдаров за пятки и бастинадо [бил] их выключателем". Если это не помогало, неплательщиков бросали в яму, "которая была наполнена человеческими экскрементами в таком состоянии гниения, что в них было полно червей, а зловоние было таким отвратительным, что почти душило любого, кто приближался к ней... Он также заставлял их носить длинные кожаные кальсоны, наполненные живыми кошками".

По мере того как в стране нарастала анархия, Муршид Кули-хан находил новаторские способы доставки ежегодной дани в Дели. Он больше не посылал караваны со слитками под охраной батальонов вооруженных людей: дороги теперь были слишком беспорядочны для этого. Вместо этого он использовал кредитные сети семьи марвари Освалов - джайнских финансистов, родом из Нагара в штате Джодхпур, которым в 1722 году император присвоил наследственный титул Джагат Сетхов, банкиров мира. Контролируя чеканку, сбор и перевод доходов самой богатой провинции империи, из своего великолепного дворца в Муршидабаде Джагат Сеты пользовались влиянием и властью, уступавшими только самому губернатору, и вскоре приобрели репутацию, сходную с репутацией Ротшильдов в Европе XIX века. Историк Гулам Хуссейн Хан считал, что "их богатство было таким, что невозможно упоминать о нем, не показавшись преувеличением и экстравагантными баснями". Один бенгальский поэт писал: "Как Ганг сотней устьев вливает свои воды в море, так и богатство стекалось в сокровищницу Сетов". Компанейские комментаторы были не менее ошеломлены: историк Роберт Орм, близко знавший Бенгалию, назвал тогдашнего Джагата Сета "величайшим шулером и банкиром в известном мире". Капитан Фенвик, писавший о "делах Бенгалии в 1747-48 годах", назвал Махтаба Рая Джагата Сета "любимцем набоба и большим банкиром, чем все на Ломбард-стрит [банковский район лондонского Сити] вместе взятые".

С самого начала чиновники Ост-Индской компании понимали, что Джагат Сеты - их естественные союзники на неупорядоченной индийской политической сцене, и что их интересы в большинстве вопросов совпадают. Они также регулярно пользовались кредитными возможностями Джагат Сетхов: в период с 1718 по 1730 год Ост-Индская компания ежегодно занимала у фирмы в среднем 400 000 рупий.*Со временем союз , "основанный на взаимности и взаимной выгоде" этих двух финансовых гигантов, и доступ этих марварских банкиров к индийским финансам, который они предоставили ОИК , радикально изменит ход индийской истории.

В отсутствие жесткого контроля со стороны Великих Моголов Ост-Индская компания также осознала, что теперь она может навязать свою волю так, как было бы невозможно поколением раньше. Даже в последние годы правления Аурангзеба появились признаки того, что Компания стала менее уважительно относиться к власти Великих Моголов, чем раньше. В 1701 году Да' уд Хан, губернатор недавно завоеванного Карнатика , жаловался на отсутствие вежливости со стороны Совета Мадраса, который, по его словам, обращался с ним "самым бесцеремонным образом... Они не задумывались о том, что обогатились в его стране в самой необычайной степени". Он полагал, что они, должно быть, забыли, что он был генералом провинции Карнатик и что со времени падения королевства Голконда они не дали никакого отчета о своем управлении, хорошем или плохом... Они также не отчитались о доходах от табака, бетеля, вина и т.д., которые ежегодно достигали значительной суммы".

Эмиссар Компании, венецианский авантюрист Никколао Мануччи, который сейчас жил в Мадрасе в качестве врача, ответил, что EIC превратила песчаный пляж в процветающий порт; если Да'уд-хан будет суров и обложит их чрезмерными налогами, EIC просто перенесет свои операции в другое место. В проигрыше окажутся местные ткачи и купцы, которые зарабатывали его королевству лакхи.* пагод каждый год за счет торговли с иностранцами. Тактика сработала: Да'уд-хан отступил. Таким образом, ИИК на 300 лет предвосхитила реакцию многих современных корпораций, столкнувшихся с регулирующими и налоговыми требованиями национального государства: "Относитесь к нам снисходительно, - шепчут они, - или мы переведем свой бизнес в другое место". Конечно, это был не последний раз, когда правитель этого побережья, подобно Дауд-хану, жаловался, что "носители шляп выпили вино высокомерия".

Девять лет спустя ИИК пошла гораздо дальше. В ответ на захват двух англичан и короткую осаду могольского киладара (смотрителя форта) Джинджи, фактории форта Сент-Дэвид, расположенного немного южнее Мадраса, взялись за оружие. В 1710 году они вышли из своих укреплений возле Куддалора, прорвались через ряды моголов и опустошили пятьдесят два города и деревни на Коромандельском побережье, убивая невинных жителей и уничтожая посевные поля с тысячами пагод риса , ожидающих урожая, что, как с гордостью сообщил губернатор Мадраса , "привело врага в ярость до невозможности". Это был, пожалуй, первый крупный акт насилия англичан против простых жителей Индии. Прошло два года, прежде чем EIC удалось примириться с местным правительством Великих Моголов при дружеском посредничестве французского губернатора Пондишери . Директора в Лондоне одобрили принятые меры: "Туземцы в Индии и в других местах, которые слышали или услышат об этом, получат должное впечатление об английской храбрости и поведении, и узнают, что мы смогли вести войну даже против такого могущественного принца".

В Бенгалии Муршид Кули Хан также был возмущен грубостью и издевательствами все более настойчивых чиновников Компании в Калькутте и написал в Дели, чтобы изложить свои чувства. "Я не в состоянии пересказать вам отвратительные действия этих людей, - писал он.

Когда они впервые приехали в эту страну, они подали скромное прошение тогдашнему правительству о разрешении приобрести участок земли для строительства фабрики, которое не сразу было удовлетворено, но они построили сильный форт, окружили его рвом, который имеет сообщение с рекой, и установили на стенах большое количество пушек. Они заманили нескольких купцов и других людей, чтобы те перешли под их защиту, и собирают доход, который составляет 100 000 рупий* ... Они грабят и разбойничают и уводят в рабство большое количество подданных короля обоих полов".

Однако к этому времени чиновники в Дели были заняты более серьезными проблемами.

В 1737 году в Дели проживало около 2 миллионов человек. Будучи больше Лондона и Парижа вместе взятых, он все еще оставался самым процветающим и великолепным городом между османским Стамбулом и императорским Эдо (Токио). В то время как вокруг него рушилась империя, он висел, как перезрелый манго,