квартиру комфортнее. Яков был одним из старых партийцев, о которых не стыдно было говорить, что они коммунисты, потому что к коммунизму он относился как к светлому будущему, которое обязательно вот-вот наступит. И детей воспитывал так же: фанатично преданными идее коммунизма, и фанатично честными.

Рива проснулась в восемь утра. Спешить было не к чему. Сегодня воскресенье, сессия была сдана на отлично. Ребекка не признавала другой оценки, не могла даже допустить, чтобы ее оценили другим образом. Молодая учительница ставила для себя самую высокую планку, ну и что, что на заочном отделении, а что, получать знания имеет значение где? Имеет значение только то, кто и как хочет эти знания получить. Последним был экзамен по немецкому языку. Математик математиком, а язык надо было учить. И Рива просиживала ночи напролет над учебником, а потом, сколько дней вместе с лучшей учительницей немецкого, Розой Соломоновной Вайсман, а все для того, чтобы не попасть в грязь лицом. Вот, Роза даже утверждала, что у нее строгое баварское произношение… А что сложного в немецком, особенно, когда ты уже знаешь идиш? Вот и преподаватель пединститута, он тоже сказал, что у нее есть способности к языкам, и, если бы она не была математиком, он предложил бы ей работать на кафедре иностранных языков. Изменить родной математике? Странное предложение.

И девушка умчалась в тесную умывальню (одну на этаж), чтобы быстро умыться и за утренний стол. Вся семья Розенкрицев (фамилия мужа ее тети) была за столом, ждали только ее. По воскресеньям они шли за покупками на базар, продукты закупались из расчета на неделю, две пенсии и две зарплаты на их большую семью было впритык, здорово выручал паек Якова Мееровича, но никогда их семья не голодала и многочисленных родственников, приезжающих в Винницу по делу или за покупками, привечали радушно. Тетя Софа души в Ребекке не чаяла, считала ее талантливой девочкой и все время уговаривала заняться наукой. Мол, с ее умом и работоспособностью ей любые научные свершения ни по чем. Но сейчас было не до уговоров: племянница собиралась обратно в Могилев. Она с мужем уже спешила за покупками на базар, потом обещали детям пойти в парк на аттракционы, все-таки, в городе в школах прошли выпускные, пусть посмотрят на праздник, который будет еще продолжаться все воскресенье.

За завтраком было шумно и весело, галдели молодые Розенкрицы, средние подшучивали над молодыми и над стариками, но никто на их подкусывания не обижался, а старики мудро посмеивались, глядя на шумный галдеж молодежи. Ребекка тепло распрощалась с родными, нагрузилась в дорогу пирожками, и категорически отказалась от курочки, которую ей пытались презентовать на дорогу. К вокзалу, вместе с недолгими сборами и дорогой, девушка добралась всего лишь к десяти. На площади перед вокзалом встретила Исаака Штельвица, учителя математики из первой или второй винницкой школы, Ребекка несколько раз сталкивалась в ним на учительских конференциях, это был очень осторожный, спокойный и умный человек, поражавший точными оценками и отличным владением матанализом. Исаак Мулевич был чем-то взволнован, его взгляд постоянно кого-то выискивал в толпе, ему было пятьдесят семь, но он как-то быстро состарился, выглядел почти на семьдесят. За те полтора-два года, которые Рива не видела его, старый учитель как-то сильно усох, на тонкой шее выдулись толстые жилы, большой нос с горбинкой резко заострился, а волосы, даже брови, стали какими-то бесцветно-седыми.

— Аааа… Рива Абрамовна, здгравствуй, здгравствуй… А я вот своих жду… С таким тгрудом взял билет на поезд… Вейз мир![13] Только бы они не опоздали…

— Здравствуйте, Исаак Мулевич! Как ваше здоровье? Вы на отдых собрались? В Одессу, наверное, так нам с вами по дороге будет… Я до Жмеринки, а там в Могилев.

— Пгростите, Ривочка, вы что, ничего не знаете? — пожилой учитель математики уставился на молодую коллегу, как на пейсохову мацу[14].

Ребекка удивленно пожала плечами и только сейчас увидела, что на предвокзальной площади неожиданно оживленно. Люди целеустремленно двигались к кассам, где уже наблюдалась внушительна толпа. Большинство было какими-то странно возбужденными, Рива не понимала, что происходит и почему такое оживление, но тут старый учитель математики склонился к ней и произнес, очень тихо, но очень отчетливо, вот что значит школьная практика и умение говорить с учениками. Иногда тихий шепот звучит громче любого крика.

— Догрогуша, немцы на нас напали. И еще финны, и еще грумыны. Утгром бомбили Минск, Киев, Львов, Одессу. Недавно бомбили Жмэринку, говогрят, по всей границе бои. Я чудом достал билеты в Хагрков, у меня там гродственники… Шо вам сказать… Азохен вэй![15]

Рива не могла прийти в себя… Не верить? Как? Она точно знала, что так просто математик Штельвиц паниковать не будет. А он именно что паниковал, значит, что-то знает. Что и откуда? Ах да, есть же еврейское радио… Кто-то успел рассказать, но кто и почему молчит правительство? Вопросов было больше чем ответов. В любом случае, молодая женщина застыла в нерешительности, она еще не осознавала всего, что принес ей этот старый учитель, ее коллега, но понимала, что все в мире изменилось, все изменилось в один единственный момент, когда она все узнала.

А у старого математика, видимо, было еще время. Его семья еще не появилась, старый учитель был весь на нервах, это чувствовалось по тому, что он напряженно всматривался в прибывающую на площадь толпу, но при этом не прочь был и поговорить.

— Послушайте меня, вы же настоящая идише коп[16], бегрите всю вашу семью и пегребирайтесь куда подальше. Вы знаете, что тут может начаться? Разве не слышали, что делают немцы с евгреями в Гегрмании? Или вы тоже не вегрите, как этот Моня с Валов? Так он же старый поц[17], он говогрит, что немцы культугрная нация, нация Гейне и Гегеля… Так я вам так скажу, кому это Гегель мешал становиться звэгрем? А на войне все становятся звэгрями… Бегите подальше, за Волгу, за Урал, туда точно война не дойдет. Это мой точный математический расчёт. Ми тоже возьмем своих и куда-то подальше, вот, хогроший гогрод Ташкент… только я вам ничего подобного не говогрил, так?

И старый математик хитро сощурился, ему, кажется, было интересно наблюдать за откровенной растерянностью собеседницы. А что, растерянная молодая женщина разве не симпатичное зрелище?

— Исаак Мулевич, что вы такое говорите, а Красная армия? — Ребекка попыталась найти хоть какой-то контраргумент в разговоре со старшим коллегой.

— Ой, Рривочка, я же не какой-то там ахухим аид