не было. В темпе отрыли новые ячейки, старые были почти полностью уничтожены артиллерийским и минометным огнем. Утром и вечером наладили подвоз пищи в бачках, так воевать было уже можно. Несколько дней было относительно спокойно. В день по две-три атаки противника, который все еще пытался нащупать слабое место, захватить плацдарм, закрепиться на нашем берегу. Буром румын уже не пёр, эти их телодвижения больше походили на грамотную разведку боем, чем на безумный навал. Получив отпор, мамалыжники (а немцы больше на их участке не появлялись) быстро отступали, явно не хотели нести больших потерь. Зато каждый день пограничники наблюдали воздушные бои, в которых наши летчики с трудом противостояли асам Геринга, но ведь противостояли! Аркадий видел, как падал подбитый Юнкерс «Штука», а наш истребитель возвращался спокойно на родной аэродром. Но чаще всего наши истребители сражались не на равных, один-два против трех-четырех юрких противников, все чаще наши военлеты разменивали свою жизнь на один-два сбитых самолета врага, а то и сгорали под ударом превосходящих его численностью и мастерством противника, и каждое падение советского летчика отзывалось в сердце наших бойцов болью.[11]

Двадцать шестого напор противника стал возрастать, в небе появилось больше самолетов, усилился огонь артиллерии, чаще и яростнее стали атаки пехоты. Казалось, что время раскачки противником закончено, что теперь за них возьмутся всерьез. Действительно, бои стали жаркими, пограничники отражали атаки одну за другой, и стало их уже не пять-шесть, а по доброму десятку в день. И в атаки немцы и румыны бросали не отделения или небольшие группы, а целые роты с артиллерийским прикрытием. Но непрерывные атаки врага разбивались о мужество советских людей, но росли потери, любому мужеству приходится бороться с усталостью. Перебрасывая все больше резервов, враг начал активно теснить пограничников и приданные им части укрепления границы. Всё начиналось уже серьезно. За это время Аркадий трижды чудом разминулся со смертью. На счастье, даже не был ранен. Из его заставы в строю осталось пять человек вместе с ним самим. Почти ничего…

Второго июля враг перешел к массированному наступлению, во многих местах форсировал Прут, успешно продвигаясь к Кишиневу и Бельцам. Четвертого на заставу пришел приказ оставить позиции по реке. Аркадий получил к тому времени легкое ранение в руку, которое обозвал «царапиной», до последнего оставался на позиции. Третьего, накануне отступления, погиб лейтенанта Михалков. Еще второго утром, во время контратаки тяжело ранили, а вечером того же дня, при авианалете убили командира заставы Добрынца. Тогда же стало известно, что оставшихся пограничников отводят в тыл, и из их числа будут сформированы части по охране тыла 9-й армии от диверсантов противника. Постепенно Красная армия откатывалась к позициям 80-го и 82-го укрепрайонов, которые должны были стать основным рубежом, на котором планировали остановить врага, но уже не у Прута, а на берегах Днестра.

Было жарко. Удушливый воздух наполнен дымом от многочисленных пожарищ. Горела подбитая техника, горели поля, горело небо в ярких всполохах трассирующих пуль, которыми поливали друг друга летающие монстры. Казалось, горит и святая земля, по которой приходилось отступать. Остатки двух застав — десятой и одиннадцатой поместились в одну машину. Начало темнеть. Летом ночь приходит быстро, промелькнула, вот тебе и рассвет. Аркадий жалел, что никак не пойдут дожди, кажется, немцы в дождливую погоду летать не будут, будет проще отбиваться от врага.

Он ехал с уцелевшими бойцами. Из комсостава в строю оказались двое — он, и командир отделения 11-й заставы, младший лейтенант Гиви Сванидзе, тот был тоже легко ранен, дважды, но терпел и оставался в строю. В небольшом молдавском городке (или большом селе) Мэрэндени их догнал приказ двигаться в обход Бельц к селу Бируинца, а оттуда, если никого в Бируинце не застанут, двигаться на Флорешты, именно там будут формироваться части охраны тыла Южного фронта. Опять пыль и жара. Жара и пыль.

Флорешты встретили Аркадия той же иссушающим пеклом, клубами застревающей на зубах пыли и очередным авианалетом. Не смотря на отчаянное сопротивление сталинских соколов, немецкая и румынская авиация действовала все наглее и решительнее. Казалось, что со второго числа вражеских самолетов стало больше в два-три раза! Почти под самыми Флорештами пара мессеров атаковала колонну пограничников. Аркадий успел дать команду «Воздух!» и быстро покинул машину. Наверное, им повезло — немцы уже возвращались из нашего тыла, патронов было, скорее всего, кот наплакал, так что обошлось несколькими очередями по кустам, да уничтоженной штабной легковушкой. Аркадий подбежал к горящей машине, в которой должен был ехать капитан Александр Липатов, на счастье, успевший её покинуть. Рядом с ним стоял еще один капитан, комендант первого пограничного участка Федор Михайлович Волков. Они с Липатовым были одногодками, одинаково выбритые, с одинаковыми «ворошиловскими» усиками, на первый взгляд — что два брата-близнеца. Аркадий доложился, неожиданно Липатов обнял его и произнес:

— Вижу, жив, молодец… Ничего мы только воевать начали, зададим еще врагу перцу.[12]

Потом подозвал молодого парня в форме с фотоаппаратом. Сфотографируйте нас, товарищ военкор. Парень, оказавшийся военным корреспондентом газеты «Наш пограничник» в просьбе капитану отказать не мог. Аркадий и оба коменданта устроились, лежа на траве, в метрах пяти от разбитой машины, которую бойцы успели уже потушить. Пока машину оттягивали с дороги, военкор расположил командиров в живописных (по его мнению) позах, сделал снимок, записал адреса полевой почты каждого. Отослать фотографию адресату каждый из военкоров считал своим долгом.

Что было самым сложным в самом начале боев для молодого политрука? Ходить в атаки? Отбивать рвущегося вперед врага? Вжавшись в землю пережидать артобстрелы и бомбежки? Это было сложно, но это было не самое сложное. Сложнее всего было смотреть людям в глаза. Сложнее всего отвечать на вопрос «Почему?». Почему мы отступаем? Почему немец и румын прёт вперед? Почему оставляем в Белоруссии и Прибалтике город за городом? Почему проворонили начало войны? Что делает Сталин? Как мы могли упустить врага, почему не нанесли удар первыми? Где наша разведка? Мы же все сообщали, почему нас никто не слышал? Эти вопросы бойцы задавали в лоб. И эти вопросы были самым сложным испытанием для Аркадия. Человеку, с которым ты идешь в атаку, с человеком, от которого зависит твоя жизнь в бою, врать, а тем более отделываться от него общими фразами не будешь. Отвечать надо честно и четко. А что отвечать? У кого спросить? Политуправлению сейчас не до тебя. Заявление Молотова — общие фразы, которые вызывают еще больше вопросов. И импровизировать надо очень осторожно, а то такое наговоришь, что