–– Сколько денег он из меня тянет, сколько денег, сударыня! – восклицал Брюман. – Шампанское, карты, девчонки – это ведь у него без счёта. А Валентина? Знали бы вы, сколько средств уходит на одни только шляпки! И что, разве я могу возразить? Коль скоро взял в жены молодую дамочку благородных кровей – будь добр, содержи ее в шелках и бархате!

      Я не могла понять, искренен ли он или просто дразнит своих близких. Валентина краснела от подобных нескромностей и нервно теребила салфетку. Я подумала, что, независимо от того, какая из версий верна, она не может быть вполне счастлива с таким мужем.

–– А завещание у меня ещё не составлено ни на кого, – произнёс старый Брюман, положив себе кусок филе и поливая его кроваво-красным соусом. – Может, я ещё лет тридцать протяну, как вы полагаете, сударыня? А то, может, и Валентина преподнесёт мне нового сынка!

      Я видела, что Дени, единственный сын этого человека, сжимает от гнева в кулаке вилку. Этому юноше было около двадцати трёх лет. Одетый в мундир воспитанника Политехнической школы, белокурый, с серыми глазами, в которых плясали искры ярости, он, похоже, только в воображении отца существовал как «прощелыга». Я сразу заметила, что Аврора понравилась ему, и искренне посочувствовала молодому человеку: каково ему сознавать, что она слышит насмешливую болтовню отца.

      Жак Брюман, спохватившись, обвёл взглядом стол.

–– А что ж это такое, Валентина? Похоже, наш друг сегодня не прибыл?

–– Да, как видите, – отвечала мадам Брюман слегка неровным голосом. – Господина Клавьера нет.

–– И он не прислал объяснений?

–– Нет.

–– Весьма невежливо с его стороны, дорогая моя. Мы нарочно поставили три прибора – для него, его жены и адвоката. Вы уж скажите ему при встрече, что он невежа.

–– Скажите лучше вы, Жак.

–– Мне нельзя, душенька. Мне надобно соблюдать дипломатическую выдержанность.

      Мы с Валентиной переглянулись. Как я поняла, Жак Брюман пока что ничего не знал ни о нашей сделке, ни о неприятностях, которые она могла на него навлечь.

      После обеда, весьма роскошного, но, пожалуй, чересчур обильного, я под благовидным предлогом заторопилась домой. Составлять компанию Жаку Брюману, играть с ним в карты или выслушивать его излияния мне вовсе не улыбалось. Но, едва сообщив хозяевам дома о том, что мы должны уехать, я увидела, как омрачилось лицо Авроры.

      Молодой Брюман сказал:

–– Позвольте вашей дочери остаться, сударыня.

–– Ах, мама, я совсем недолго! – взмолилась Аврора. – Ты можешь прислать за мной карету. А господин Дени…

–– Да, – сказал он. – Я провожу мадемуазель.

«Она уже называет его по имени», – подумала я.

      Старый Брюман шумно вмешался в разговор.

–– Если желаете благополучия своей дочери, не пускайте её с этим легкомысленным человеком ни в зимний сад, ни на прогулку, ни в театр – никуда!

      Возникла неловкость. Все сделали вид, что не слышали этих слов, а Аврора так посмотрела на меня, что я кивнула.

–– Хорошо. До вечера, дорогая.

      Жак Брюман провожал меня до кареты и закончил тем, что ущипнул меня за локоть.

–– Ба, да вы не худенькая! – сказал он на прощанье.

      «Господи! – выдохнула я, едва дверца захлопнулась. – С кем только мне не приходится видеться! Уже за одно это мне должно повезти – в виде компенсации!»

      Впрочем, мне уже повезло, и крупно. Я просто не ценю по достоинству своих успехов. Я встретила Талейрана и, можно сказать, мой дом вернулся ко мне даром. Я, разумеется, подарила свои изумруды Валентине в день её рождения, но ведь дом-то, в сущности, купил мне Клавьер! А изумруды – я вольна была отдавать или не отдавать их…

      Я была уже почти дома, когда карета, въехав под арку ворот Сен-Мартен, остановилась. Я потянула за шнур, но лошади не тронулись. Тогда я позвала кучера.

–– Что такое? Вы заснули там, лентяй?

–– Вовсе нет, мадам! Да только тут дороги нет.

–– Как нет?

–– А так. Чья-то карета загораживает. Пойду посмотрю.

      Выглянув в окошко, я увидела, как кучер спрыгнул с козел, как высокие лакеи, видимо, имеющие отношение к помешавшей нам карете, идут ему навстречу, отстраняют, хватают под уздцы наших лошадей. Я возмутилась. Что ещё за нахальство в центре Парижа? В этот миг чье-то лицо мелькнуло в окошко кареты, совсем радом со мной; я вскрикнула от неожиданности и испуга, узнав лицо Клавьера.

      Он дёрнул на себя дверцу и, бесцеремонно схватив меня за запястье, принудил выйти.

–– Снова ваши штучки! – проговорила я в бешенстве, тщетно пытаясь освободиться. – Вы просто смешны!

–– Смеётся тот, кто смеётся последний!

      Он отпустил меня, и я сразу же отошла от него на два шага. Брови его сошлись в переносице.

–– Что, вы от Брюманов? Поздравляю. Вероятно, вы славно повеселились, глядя, что моё место пустует.

–– Ах, так вы уже знаете, – сказала я почти холодно. – А я-то думала известить вас письмом!

–– Да я бы убил вас за это письмо!

      Я едва сдержала злой смех: до того мне стало приятно, что наш с Валентиной заговор довёл его до бешенства.

–– Не слишком громко произносите такие слова, сударь, – произнесла я с крайним отвращением. – Вы, вероятно, слышали, что мой муж шуан. Не ровен час кто-то из его людей услышит вас, подумает, что вы грозите всерьёз, и перережет вам горло прямо в вашей постели. Вы даже до звонка дотянуться не успеете. В Бретани умеют устраивать подобные дела.

–– Вот как, мы теперь не довольствуемся только увещеваниями? Мы теперь можем показать и зубы?

–– Я прошла вашу школу, милейший гражданин Клавьер, – сказала я, чувствуя, что на этот раз в дураках остаётся он, а не я.

      Он смотрел на меня, скрипя зубами.

–– А кто ваш муж? – спросил Клавьер, разыгрывая равнодушие. – Я имею в виду, кто ваш муж в данный момент?

      Я вспыхнула.

–– Его зовут герцог дю Шатлэ, гражданин Клавьер, и, если вы ещё раз забудете это имя, я скажу мужу, и он научит вас произносить его по буквам. Не думаю, что этот урок вам понравится.

      Он прищурился, и я заметила, что его рука в кармане сюртука сжалась в кулак.

–– Что вы замышляете, моя прелесть? Зачем вы вернулись в Париж?

–– А зачем вам знать это? – в тон ему спросила я.

–– Для того, чтобы помешать вам во всём, что бы вы ни делали! Чёрт возьми! Вы ещё горько пожалеете, что напомнили мне о себе! Я грозный враг, вы могли в этом убедиться.

–– Ах милейший господин Клавьер! – сказала я почти ласково, не чувствуя никакого страха. – А ведь ещё недавно вы уверяли, что счастливы и всё забыли. По-видимому, после того, как мой дом уплыл из ваших рук, предавать обиды забвению стало уже не так легко?