что не привез с собой ни игровую приставку, ни чего-нибудь отвлекающего.

Дерьмо. Тут должен был быть DVD-плеер или что-то в этом роде, потому что сидеть и думать означало напрашиваться на неприятности.

— Знаешь, что я думаю? — сняв куртку, Зои бросила ее на спинку дивана и встала, преграждая мне путь.

— Нет, но почти уверен, что ты мне скажешь. — Я не стал раздеваться, чтобы между нами оставалось как можно больше барьеров, вот только не был уверен, кого эти барьеры защищают: ее или меня.

— Твоя проблема в том, что слишком многие люди и правда «забыли об этом», — Зоя скрестила руки, и я едва не подавился слюной, глазея на ее грудь в треугольном вырезе футболки.

Клянусь больше никогда не смеяться над ее платьями, если прямо сейчас совладаю с собой.

Черт возьми, я серьезно торговался с самим собой?

— Я права? — спросила она.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

И все же она была опасно близка. Во всех смыслах.

— О, правда? Судя по тому, что я видела, каждое лето к середине июля ты полностью теряешь контроль над собой, а осенью как-то умудряешься взять себя в руки. Но с каждым годом это становится для тебя все труднее. — В ее голосе не было осуждения, только констатация фактов и, возможно, намек на сострадание, который еще больше разозлил.

— К чему ты клонишь? — я огляделся, ища пути к отступлению.

— Ты говорил с кем-нибудь о том, что произошло?

Я замер, переводя взгляд обратно на Зои. Как, черт возьми, она узнала? Никто не знал. Даже Джонас и Куинн.

— Я имею в виду, что-то должно было случиться, раз ты так срываешься каждое лето, верно? — она прищурилась.

Если бы меня не охватило облегчение, а она не выглядела такой чертовски обеспокоенной, я бы вышвырнул ее вон.

Никому не разрешалось касаться этого. Даже людям, которым я платил, чтобы они подправили мне психику.

— Когда ты уходишь в себя, как сегодня в закусочной, о чем думаешь? — чуть мягче спросила она.

— Забудь об этом.

Сколько раз повторять? К черту, я ухожу! Даже если придется перелезть через гребаный диван, я не останусь с ней в одной комнате.

— Ладно, но если ты не обсуждаешь это ни со мной, ни с психологом из реабилитационного центра… Не делай такое лицо, я была рядом, когда ты ему звонил. Так вот. Пожалуйста, скажи, что ты хоть с кем-то ты об этом говоришь?

От мольбы в ее глазах у меня защемило в груди.

— Почему тебя это волнует? — огрызнулся я.

Черт, потому что ее работа – заботиться, не так ли? Всегда кто-то должен был заботиться. Кто-то должен был присматривать за мной, подчищать то, что я натворил, и вообще быть взрослым в моей жизни.

Легко заботиться, когда тебе платят.

— Почему меня это волнует? — она вздрогнула. — Потому что я видела, как ты систематически саморазрушался последние четыре года, и я не хочу, чтобы это повторилось! Ты так усердно работаешь, чтобы оставаться трезвым, и если не будешь говорить о том, что является причиной, что щелкает тобой каждое лето, то никогда не освободишься от этого.

От этого невозможно освободиться.

— Что, черт возьми, заставляет тебя думать, что я заслуживаю освобождения? — прошептал я. — Ты ни черта обо мне не знаешь. По крайней мере то что действительно важно.

Она резко втянула воздух, словно я ее ударил.

Я был уже на полпути к Шеннон, прежде чем осознал, что двигаюсь. С каждым моим шагом вперед она отступала назад, пока не уперлась в каменную декоративную стену.

— Хорошо, тогда поговори со своим психологом, другом... с кем угодно, — мягко возразила она. — Ты должен кого-то впустить.

Черта с два!

Я уперся руками в стену по обе стороны от ее головы.

— А ты должна перестать думать, что можешь меня спасти. Спойлер: не сможешь. Твоя единственная задача здесь – убирать последствия, когда я сильно облажаюсь.

Рано или поздно это случится. Так было всегда.

— Я в это не верю! — она вздернула подбородок, и от честности в ее глазах у меня скрутило живот. Только здоровые люди были так уверены в своей способности спасти тех, кто уже погиб.

— Тогда ты дура, — я наклонился ближе и поглядел ее губы.

Они не про твою честь, Никсон.

Не имело значения, что она была доброй, наивной и непоколебимо искренней, когда дело касалось эмоций, — в конечном итоге я ее разрушу.

— Перестань копаться в моей голове. Тебе не понравится то, что ты там найдешь. И, честно говоря, все, чего ты добьешься – лишь разозлишь меня, — я оттолкнулся от стены, схватил гитару с подставки рядом с диваном и вышел на крыльцо, пока не сделал того, о чем мы оба пожалеем.

***

— И что именно люди делают на осенних фестивалях? — спросил я, когда мы проходили под гигантским оранжевым баннером, натянутым между фонарными столбами главной улицы. Пешеходная зона начиналась сразу за единственным светофором, и, хотя вдоль тротуаров стояло несколько киосков, большая часть жителей направлялась к парку.

— Играют в игры, покупают сладости, выбирают лучшие тыквы, — ответила Зои, засовывая руки в карманы куртки.

Это самое длинное предложение, что она произнесла за последние пять дней, побив предыдущий рекорд с вопросом: «Что ты хочешь на ужин?»

За это время я успел написать два дерьмовых припева и не менее отвратительный куплет. То, что Зои злилась на меня, не сильно помогало, но я не мог обвинять ее за мой «писательский блок».

Это полностью моя вина.

Я мечтал о водке: не о рюмке, а о чертовой бутылке, но вместо того, чтобы что-то предпринять, огляделся. Кажется, тут собрался весь город.

— Здесь всегда так многолюдно?

— Да. Тебе не обязательно было приходить.

— Мне захотелось, — я пожал плечами.

На самом деле, я пошел сюда, потому что соскучился по ее улыбке. Мне она точно не улыбалась, но, возможно, будет улыбаться другим. Однако теперь я сомневался, что желаю лицезреть, как она улыбалась кому-то еще. Такое вот затруднительное положение.

Она не твоя, и у тебя нет на нее никаких прав.

Оказалось, что в