После сильного холодного душа, промывки глаз, носа и рта, после обильного питья несчастного уложили отдышаться на бережку. Он уже пришел в себя после пережитого потрясения, уже мог дышать и говорить, только красное обожженное лицо и отекшие веки и губы напоминали о происшедшем. Он лежал и тихо стонал. Остальные англичане топтались на берегу, с ужасом поглядывали на коварную бирюзовую воду, на снежные айсберги выкристаллизованной соли, сверкающие на неподвижной масляной глади, на бронзовых аборигенов, сусликами застывших в воде и созерцающих поверженного.

Давид подошел к пострадавшему и накинул ему на плечи махровое полотенце, чтобы согреть его, Маша быстро налила из термоса горячий, приторно-сладкий чай. Несчастный выпил одну чашечку, затем другую, глубоко вздохнул, и к нему вернулся дар речи.

– Спасибо, – хрипло сказал он по-английски и посмотрел на спасителей мутными слезящимися глазами. – Мне уже лучше. Большое спасибо.

Давид внимательно посмотрел на него, прислушался к неразборчивой речи и, к удивлению жены, заговорил с ним по-арабски. Англичанин онемел от изумления, потом с восторгом ответил, и оба принялись что-то восхищенно лопотать, причем единственные слова, которые Маша могла понять, были «Каиро», «Александрия», «Мицр» – арабское название Египта и «Эль хаммет Алла!» – «Слава богу!», выражение, которое она часто слышала от своей свекрови, объяснявшейся исключительно по-арабски. До этого тот же оборот речи Маша выучила из незабвенной «Бриллиантовой руки», причем, тогда она была твердо убеждена, что незнакомые слова означают «непереводимую игру слов с использованием местных идиоматических выражений».

Мужчины тараторили как сороки, забыв об окружающем мире, и новый знакомый при этом называл своего спасителя по-арабски – «Дауд».

От нечего делать Маша принялась рассматривать туриста. Он был примерно одних лет с ее мужем, такой же смуглый, с теми же удлиненными карими глазами, торчащими скулами и слегка вытянутым книзу лицом, какое она привыкла видеть у всех многочисленных представителей семейства Нир на семейных торжествах. Единственное, что их отличало, – это черная полоска усов, красиво обрамляющая рот и подчеркивающая белизну зубов незнакомца. Наверное, усы очень красили молодого человека. Сейчас понять это было невозможно – красные слезящиеся веки, вывернутые губы и одутловатая, пунцовая, обожженная кожа изменяли пропорции лица так, что трудно было догадаться, какое оно в действительности.

Наверное, все египтяне одинаковые, подумала она и вдруг заметила на волосатой груди туриста золотую цепочку. Господи, вот мазохист! – ужаснулась она. Цепочка наверняка цепляется за волосы! Это же больно! Фу, гадость какая! – Ее передернуло от представления, как именно это происходит, но в эту минуту Давид обратил к ней сияющее лицо:

– Ты представляешь?! Это – мой друг!

– Что? Ты хочешь сказать, что он – из Египта?

– Ну конечно! Из моей Александрии! Мы жили почти рядом, ходили в одну школу, в один класс! – От волнения Давид с трудом говорил на иврите. Машка еще никогда не видела мужа таким счастливым, а точнее – потрясенным. – Его зовут Ружди, Ружди Халед. Надо бы рассказать маме, она, конечно, помнит его мать. Как часто она ей звонила, когда обе искали нас по всем дворам!.. Я до сих пор помню лавку его отца – она сияла, как сокровищница царя Соломона!

– Почему?

– Его отец и дед были ювелирами, золотых дел мастерами. Это у них наследственное, только вот Ружди – «паршивая овца», занялся изучением языков. Мы учились в первом и во втором классе, пока мои родители не переехали в Израиль! Подумать только – двадцать лет прошло! Эль хаммет Алла! Какие сладости его мать давала ему в школу!..

«Друг» между тем вертел головой, стараясь разобрать быструю незнакомую речь, потом неожиданно снял с себя цепочку и, оживленно что-то объясняя, сунул в руки Давида. Тот повертел ее, рассматривая, и передал жене:

– Вот! Гляди! Я же говорил тебе!..

Тяжелая золотая змейка, спиральный рисунок такой же, как на ее цепочке, та же маленькая золотая монета в центре. Странно! Машка даже взвесила на руке эту точную копию своей семейной реликвии, не веря, что может быть еще одна такая же… Но нет, тот же вес, значит – настоящее золото, настоящая, не поддельная монета. Очень странно! Откуда?!

– Ты помнишь, я сказал, что твоя цепочка мне что-то напоминает? – возбужденно жестикулируя, продолжал Давид. – Теперь я вспомнил. Эта цепочка уже тогда была у Ружди, он носил ее в школу, потому что она у них – фамильная. Я был тогда совсем маленьким, и от этого воспоминания почти ничего не осталось. Теперь я вспомнил.

– Но как они похожи, – подивилась Машка, рассматривая цепочку, – как две капли воды. Вот уж не думала, что такое бывает!

– Они обе очень древние, – вслух думал Давид, пропуская золотую змейку между тонких коричневых пальцев. – Наверное, тогда в моде был такой фасон цепочек. Или их делал один мастер. В Каире или Александрии, что, кстати, доказывает твое египетское происхождение!

– Надо бы их отнести какому-нибудь знатоку, чтобы он посмотрел. Жалко, что Эрмитаж далеко, там классные специалисты. Я перед отъездом отнесла туда некоторые семейные вещи. Но, вообще-то, здорово! – Она кивнула на незадачливого туриста, отдышавшегося, отошедшего от шока и теперь с интересом слушающего незнакомый говор. А может, знакомый? Арабский так похож на иврит – просто языки-братья! – Что будем делать с твоим одноклассником? Он уже оклемался? Ты хочешь привести его в наш номер? Вам, наверное, хочется поговорить?

– По-моему, он чувствует себя хорошо, но, может быть, ты права, и ему нужен отдых? – Супруг пожал широкими смуглыми плечами и живо обернулся к другу. Поговорил с ним и передал жене информацию: – Он благодарит, говорит, что не нуждается в помощи. Он уедет со своей группой в Тель-Авив, там у них гостиница. Он обещал завтра позвонить и приехать к нам в гости. Это удобнее, он не хочет отставать от своего автобуса и группы. Но какая встреча!.. Вот уж действительно – пути Господни неисповедимы! – Давид долго влюбленными глазами глядел на товарища детства, улыбался, слушал певучую египетскую речь. Потом нехотя прервал беседу, встал и критически оглядел белую, с рыжими веснушками кожу жены, покрасневшую от длительного пребывания под солнцем: – Пойдем, пожалуй? Хватит тебе на солнце жариться! – Он и с трудом подавил желание потереться о ее кожу щекой – так она была нежна и шелковиста, ммм, как атласная подушечка, набитая мятой, которую мама всегда давала ему перед сном!

Давид встал, аккуратно собрал раскиданные махровые полотенца и, солнечно улыбаясь, пожал руку арабу-англичанину. Тот вскочил, залопотал что-то на гортанном, певучем арабском языке, быстренько, порывшись в шортах, вытащил мобильный и записал телефон «друга Дауда». Повернулся к «леди» и проговорил несколько вежливых фраз на изысканном английском, вогнав бедную Машку в краску – в английском она была не сильна. Церемонно накинул ей на плечи махровый халат так, будто это было норковое манто. И вежливо проводил своих спасителей до выхода с пляжа. Прощальные поцелуи, троекратные, крест-накрест, как это принято на востоке, деликатное пожатие слабой лапки «леди». Бай-бай!..