— А с этим как быть? — спросила она.

— Когда лезешь не в свое дело, всегда приходится платить, — заявил Гун. — Иногда плата заключается в проклятии знания.

— Да, всему своя цена, — согласилась Мэран.

«Похоже, что все, кроме меня, такие умные», — мелькнула у Джилли неутешительная мысль.

— Кстати, ты так и не ответил на мой вопрос, что ты тут делаешь, — спросила она у Гуна. — Прячешься тут по темным закоулкам, шпионишь за нами.

— А мне показалось, что это вы как с неба свалились, — улыбнулся он.

— Ты знаешь, о чем я.

— Сегодня в Старом городе меня ждет дело, — последовал ответ. — А поскольку нам всем, как видно, по пути, я и решил, что моя компания вам, может быть, не помешает.

«Тут что-то не так», — подумала Джилли. Гун никогда не был с ней так любезен. Да он вообще никогда и ни с кем не был любезен.

— Ну да, конечно, может, ты просто... — промямлила она.

Тут на ее плечо легла рука Мэран.

— Нельзя отказываться от помощи, которую тебе предлагают по доброй воле.

— Но ты же не знаешь, какой он, — возмутилась Джилли.

— Мы с Олафом встречались раньше, — последовал ответ.

Джилли заметила, что, услышав собственное имя, Гун скорчил недовольную гримасу. От этого он стал больше похож на самого себя, что было не очень-то приятно, зато, по крайней мере, привычно. Потом она перевела взгляд на Мэран. Ей снова вспомнился ветер, который прогнал скокинов прочь, и она ощутила, что тайна, окутывавшая ее спутницу, словно мантия, стала еще более глубокой и непроницаемой при встрече с загадочным, но каким-то несерьезным Гуном...

— Иногда приходится просто доверять людям, — сказала она, точно прочитав мысли Джилли.

Та вздохнула. Потерла немилосердно зудящую ладонь о джинсы, поудобнее передвинула барабан.

— Ладно, — сказала она. — Чего мы ждем?

Те несколько раз, что Джилли доводилось спускаться в Старый город, она бывала крайне осторожна, даже немного нервничала, но такого страха, как сейчас, не испытывала никогда. Сегодня все было иначе. В подземелье всегда царила тьма, но никогда... никогда еще у Джилли не возникало чувства, будто кто-то следит за каждым ее шагом. Непонятные шепотки и шелест доносились из мрака всегда, но никогда у нее не было ощущения, будто кто-то крадется за ней по пятам. Несмотря на присутствие спутников, а может, именно из-за них, думала Джилли, имея в виду прежде всего Гуна, она чувствовала себя до странности одинокой в этой жуткой темноте.

Похоже, Гун не заблудился бы в подземелье, даже не будь у девушек фонариков, и хотя он скромно держался позади, Джилли все время казалось, что это они идут за ним. Ту часть подземного города, в которой они оказались вскоре, она видела впервые.

Во-первых, здесь было не так грязно. Ни мусора, ни пепелищ от костров бездомных. Битых бутылок, ворохов старых газет и ветхих одеял, которые обычно служат бродягам постелями, не было в помине. Дома тоже не норовили рухнуть прямо вам на голову. Воздух был сухой и чистый, тяжкая, спертая вонь гниющих отбросов и человеческих испражнений, которая ударяла в нос при входе, куда-то исчезла.

И ни души.

С тех самых пор как они переступили порог канализационного тоннеля на Грассо-стрит, ни одна старуха мешочница, ни один пьяница, ни один бродяга не попались им навстречу, что было само по себе странно, потому что под землей их всегда было полным-полно. И все же они здесь не одни. Кто-то следит за ними, крадется по пятам, отовсюду — спереди, сзади, с боков — доносится еле различимый шелест осторожных шагов.

Барабан в руке нагрелся. Пятно на ладони чесалось неимоверно. Плечи свело от напряжения.

— Уже недолго осталось, — раздался вдруг тихий голос Гуна, и Джилли впервые в жизни поняла, что означает выражение «сердце ушло в пятки».

Она вздрогнула так, что луч ее фонарика зигзагом метнулся по темным фасадам. Сердце включило вторую скорость.

— Что ты видишь? — спросила Мэран спокойно.

Луч ее фонарика высветил фигуру Гуна, а тот показал куда-то вперед.

— Уберите фонари, — распорядился он.

«Как же, — подумала Джилли, — дожидайся».

Но фонарик Мэран погас, и ей осталось только выключить свой. Мгновенно сгустилась такая тьма, что Джилли испугалась, уж не ослепла ли она. Но почти сразу сообразила, что вообще-то под землей должно быть еще темнее. Она посмотрела вперед, в направлении вытянутой руки Гуна, и увидела слабый свет. Он сочился из-за припавшей к земле громады полуразрушенного здания, до которого было полквартала ходьбы, не больше.

— Что бы это могло... — начала было она, но тут раздались такие странные звуки, что слова замерли у нее в горле.

Через пару секунд до нее дошло, что это, наверное, музыка, хотя ритма в ней не было и в помине, а инструменты дребезжали, завывали и пиликали в тщетных попытках набрести на какую-нибудь мелодию.

— Начинается, — сказал Гун.

Он обогнал их и поспешил туда, где улица делала поворот.

— Что начинается? — на бегу спросила Джилли.

— К подданным выходит король — он должен делать это не реже раза в месяц, иначе потеряет трон.

Джилли в толк не могла взять, о чем он говорит, хотя куда загадочней было то, откуда он все это знает, но спросить она не успела. Сбивчивый немелодичный скрежет достиг апогея. И тут же, откуда ни возьмись, на них налетели десятки скокинов, они прыгали вокруг, толкались, дергали их за одежду. Джилли завизжала, даже сквозь пальто чувствуя прикосновения их узловатых пальцев. Один попытался выхватить у нее барабан. Это привело ее в чувство: вцепившись в драгоценную вещицу обеими руками, она заговорила:

— Тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Взятие Бастилии и начало Французской революции. Э-э, тысяча восемьсот седьмой, запрет на торговлю рабами в Британской империи. Тысяча семьсот семьдесят шестой, подписание Декларации независимости.

Скокины, шипя и отплевываясь, сдали назад. Какофония продолжалась, хотя и на полтона ниже.

— Так, что там у нас еще, — соображала Джилли. — Э-э, тысяча девятьсот восемьдесят первый, Аргентина захватывает — Мэран, меня надолго не хватит, — Фолкленды. Тысяча семьсот пятнадцатый... первое восстание якобитов.

Вообще-то историю она знала неплохо, цифры всегда легко укладывались у нее в голове, но теперь чем сильнее она пыталась сосредоточиться, тем дальше нужные факты ускользали от нее. Да еще скокины злобно таращились на нее, только и дожидаясь, когда она запнется.

— Тысяча девятьсот семьдесят восьмой, — сказала она. — Умерла Сэнди Денни, упала с лестницы...

Об этом ей рассказал Джорди.

Скокины сделали еще шаг назад, к свету, она — за ними, и вдруг ее глаза широко открылись от неожиданности. В маленьком парке, где давно завяла всякая зелень, горели два костра, в отблесках их пламени плясали тени голых и мертвых, точно скелеты, деревьев. Но не только деревьев — парк просто кишел скокинами.