припасы, и с ними иттить в поход с безружейными нельзя, чтобы какого безславия не принесть»{101}, — писал он царю 9 февраля 1702 года. Петр не признал соображения фельдмаршала убедительными, но поход все равно не состоялся: его остановили слухи о готовившемся шведами нападении на Архангельск, заставившие Петра отправиться на север. «Зело желали исполнить то («достать» Орешек. — А. З.)… но волею Божиею и случаем времени оное пресеклось до своего времени»{102}, написал он Шереметеву.

Фельдмаршал мог, казалось бы, отдохнуть; ему было разрешено даже съездить в Москву, правда, ненадолго. Скоро он получил указ, отправленный Петром с пути, из Вологды, которым предписывалось выступить в новый поход, на этот раз в Ливонию. Этот указ не сохранился, но по письмам фельдмаршала можно догадаться, что опять не обошлось без обычных неприятных для него сентенций насчет медлительности. И снова Борис Петрович вынужден оправдываться; но на этот раз не перед Петром, а перед Ф. А. Головиным, конечно, в расчете, что тот передаст все царю: «Получил я указ от самого… о походе моем. Богом засвидетельствуюсь, вседушно рад, с великою охотою, и время, по-видимому, удобно бы было, только как Бог поведет, и великою печалью неутешною печалюсь, и щитая дни и часы, что кои прошли, и мешкота моему походу учинилась, только не за мною»{103}. Виновниками «мешкоты» были соединения калмыков, казаков и московских дворяне, которые опаздывали к армии. Прошло почти два месяца, прежде чем фельдмаршал двинулся в поход.

Это был второй «набег» Шереметева. Он был направлен против того же Шлиппенбаха, который, двигаясь от Дерпта к югу, остановился у мызы Санга. Перевес был решительно на стороне русских: у Шереметева было около 30 тысяч, у Шлиппенбаха всего 9–13 тысяч. Узнав о движении Шереметева, Шлиппенбах хотел уйти назад: от мызы Санге пошел «меж рек и болот самыми тесными дорогами…» к мызе Платоре. Фельдмаршал, «не мешкая нигде…», последовал за ним. Тогда Шлиппенбах, бросив обоз, «побежал» за реку Амовжу, но здесь, у мызы Гуммельсгоф, был настигнут посланными ему вдогонку татарами, калмыками и казаками и вынужден был принять бой. Сначала шведы потеснили русский авангард и захватили даже несколько орудий, знамен и часть обоза, но с подходом главных сил под командой Шереметева положение быстро изменилось: Шлиппенбах был разбит и сам он «едва спасся» в Пярнов, «а оставшуюся неприятельскую пехоту, — как сказано в Военно-походном журнале, — наши, отаковав во фланк, многих в полон побрали и порубили…»{104}. После этого повсюду были разосланы отряды, которые произвели страшное опустошение в крае: «…мызы их неприятельские, и деревни, и мельницы, и всякие заводы, которые по дороге и в стороне, потому ж жгли и разоряли, и хлебных запасов и сен пожгли множество, и от Дерпта до рубежа по сю сторону мыз и деревень ничего не осталось»{105}. Было захвачено несколько тысяч пленных и до 20 тысяч голов скота. Шереметев, отрядив генерал-майора фон Вердена с четырьмя полками к Вольмеру, куда намеревался отойти с остатками своего отряда Шлиппенбах, сам осадил Мариенбург, который через несколько дней, не дожидаясь штурма, сдался. Здесь Шереметеву досталась большая добыча, в составе которой между прочим была и Марта Скавронская, будущая жена Петра I.

Поход фельдмаршала заканчивался, когда он получил от Петра письмо с благодарностью за победу при Гуммельсгофе. Вместе с тем Петр выражал желание, которое уже было предупреждено Шереметевым по собственной инициативе, чтобы он еще «довольное время» побыл в Лифляндии и, «как возможно», землю разорил, «дабы неприятелю пристанища и сикурсу своим городам подать было невозможно»{106}. Донося об исполнении этого желания, фельдмаршал доложил, что оканчивает поход: «…августа 31-го числа пойду ко Пскову; больше того быть стало невозможно: в конец изнужились крайне и обезхлебели, и обезлошадели, и отяготились по премногу как ясырем и скотом, и пушки везть стало не на чем, и новых подвод взять стало не откули и во Пскове нет. Чиню тебе известно, что, всесильный Бог и пресвятая Богоматерь, желание твое исполнил: больше того неприятельской земли разорять нечего»{107}.

В результате двух «набегов» Шереметева и действий посылавшихся им партий намеченные ранее операции в Ингрии значительно облегчились, и Петр в августе 1702 года уже мог сообщить своему польскому союзнику, что он намерен, «обретаясь» близ неприятельской границы, «некоторое начинание учинить», то есть осуществить намеченный ранее поход к Орешку (Нотебургу) и Канцам. Сборным пунктом для войск была назначена, как и в предыдущем году, Ладога. В начале сентября здесь находились П. М. Апраксин и А. И. Репнин и при них свыше 16 тысяч солдат. Сюда же «для генерального совету» вызвал Петр письмом от 3 сентября и Шереметева, подчеркнув необходимость его присутствия: «…а без вас не так у нас будет, как надобно»{108}. Затем, через несколько дней, новое письмо от 9 сентября: «…просим: изволь, ваша милость, немедленно быть сам неотложно к нам в Ладогу: зело нужно и без того инако быти не может»{109}. Мы видим совсем иной тон в царских письмах к Борису Петровичу: видимо, успехи в Лифляндии смягчили в глазах Петра недостатки фельдмаршала. 13 сентября Шереметев «пошел» из Пскова, и в Ладоге «его царское величество, — как записано в Военно-походном журнале, — указал з генерального совету ему, генерал-фельдмаршалу и кавалеру с вышеписанными ратными людьми… итить преже к городу Шлюсенбурху и оной с помощию Вышняго Бога отаковать»{110}. По смыслу записи Шереметев назначался главнокомандующим в предстоящей операции. Осажденный в конце сентября Нотебург 11 октября капитулировал. Общая роль главнокомандующего здесь осталась в тени ярких эпизодов, связанных с именами самого Петра и Меншикова. Но прерогатива официального представительства целиком принадлежала Шереметеву — от его лица, например, написан (хотя и с поправками Петра) ответ на условия сдачи, предложенные командованием нотебургского гарнизона{111}.

После взятия Нотебурга явилась мысль сразу же предпринять «генеральный поход» в оставшиеся нетронутыми местности Эстляндии и Лифляндии. По всей вероятности, поход был задуман, как и в предыдущих случаях, Петром, и можно не сомневаться, что Шереметев высказался против, говоря о неготовности армии. Подумав, Петр решил, что «лутче быть к весне готовым, неже ныне на малом утрудиться (как и сам, ваша милость, писал)»{112}. Последняя фраза, несколько неясная по смыслу, становится совершенно ясной при сопоставлении с ответом Бориса Петровича Петру: «А что изволил генеральной поход отставить, от Бога изволил совет принять: все совершенно бы утрудили людей, а паче же бы лошедей, и подводам бы была великая трудность…»{113}. Конечно, Шереметев не мог