торговец попался такой, вот просто добрый. Я хочу отказаться, но Август уже убирает миску в свою корзину. У нас с собой такой плетёный короб на колёсиках, типа тех тележек, с которыми в моей реальности бабушки ходят в супермаркет, мы его всегда брали, когда закупались к празднику.

И сейчас в этот короб вдруг начинают складываться подарки! Яблочки, хурма и персики – штук сорок, наверное, от разных продавцов, такие прекрасные, яркие, сочные. Виноград – я даже не успела его отщипнуть. Мясо и что-то ещё пахучее, кажется, куриная колбаса. Рыба! Солёная и жареная, совсем свежая и маринованная! Копчёная!

Нам это дарят. Это как-то невероятно. Я просто подхожу к прилавку и всё. Иногда случайно смотрю на орехи или на коробку сушёных вишен… а продавец уже в поклоне вручает нам то, на что я посмотрела. Тут что, за вчерашний вечер деньги отменили?

Дурдом!

– Совести у тебя нет, этим сыпешь просто так, а с нас деньги дерёшь!

Я слышу знакомый голос, резкий, скандальный. Узнаю, не оборачиваясь – Тьма явилась! Она как нищенка в метро. Иногда их нет, а потом всё время ходят! Косяками!

Тьма – биологическая мать моей Тай. Старая, противная, эмоционально зависимая тётка. Для таких как она, тех, кто готов получить чужие чувства любым путём, есть особые слова. Фурсишка, людоед. Это как наши наркоши примерно. О них обычно говорят с той же интонацией. И становятся ими примерно так же.

У Тьмы когда-то было двое детей, Тай и ещё один малыш. Я хочу думать, что сестрёнка Тай. И когда этот второй ребёнок умер от болезни, Тьма сломалась. Подсела на своё горе. Потом на чужое. Это случилось задолго до того, как я попала в Захолустье. Эту историю мне рассказала Тай. Немного показала на экране в книгоубежище, но в основном объясняла словами.

Она рассказала, как у её мамы началась зависимость: сперва от чужих похорон и чужого горя, потом вообще от любых ярких эмоций. И как Тьма начала всё время ходить на энергостанцию, а потом просто шататься по Захолустью ловить чужое счастье и горе, связанные с детьми. Как потом их обеих забрали в дом милосердия, Тьму в отделение скорбных духом, Тай в детское. Как она там росла, с разными детьми, но главное, что с Юрой. У них есть общие воспоминания, я их все видела глазами Тай. А Юра мне свои никогда не показывал, даже когда мы с ним были… даже когда мне казалось, что он в меня влюбился.

Это было до того, как у Юры случился приступ. Он произошёл немножко по моей вине, но я не хочу прямо сейчас об этом вспоминать.

Тем более, тут такая движуха. Тьма снова голосит, уже в другом ряду, она отстала от торговки рыбой и немедленно сцепилась с какой-то бабушкой, та тоже скандальная, да ещё и глухая. Вроде бабушка слишком медленно выбирает, другие ждут… Ну, Тьма всегда найдёт для себя повод поругаться. Я даже не уверена, что у неё есть деньги и что она действительно собирается что-то покупать… Если только ей Тай дала, у Тай деньги есть, она работает в книгоубежище… И Тай меня сегодня ждёт!

– Хочешь винограда, капелька?

– Нет, – говорю я.

– Да! – кричит Август.

Теперь он у нас самая мелкая капелька. Он такой, да. Маленький, хорошенький. Глаза огромные и волосы вьются. Такой миленький, если его вообще успеешь разглядеть, он же вертится всё время. А как он оказался в доме милосердия? Кто его родители? Что он уже успел узнать в этой жизни?

– Конечно, мой хороший, купим обязательно, и виноград, и яблоки… Вот мы сейчас пойдём попробуем, – воркует мама Толли.

Она сейчас не мама, а бабушка. Как КсанСанна в моей театралке, нам режиссёр, а своим внукам – бабушка. Мне так легче сравнивать.

– Ты мёрзнешь? – спрашивает вдруг Юра.

– Да не, просто домой хочу! Тут шумно.

– Ну сейчас пойдём, значит… – и Юра разворачивает нашу тележку с коробом. Она чуть не заваливается в лужу, её нагрузили под завязку, столько подарков, с ума сойти! Брызги во все стороны.

– Юра, тебе не тяжело?

– Нет. А тебе точно не холодно?

Улыбаюсь и пожимаю плечами. Кажется, только ему одному до меня есть дело.

Мы возвращаемся домой и сразу начинаем готовиться к вечернему собранию. На мне самая лёгкая работа: разобрать принесённые с рынка фрукты и цветы, рассовать по вазам, расставить эти вазы по всему дому. Затем протереть зеркала, проветрить комнаты. Юра и Август занимаются мебелью, потом – встречают гостей. А мне опять надо переодеться в очередное чёртово шерстяное безобразие. Хотя на самом деле платье очень красивое, тёмно-синее, с золотыми нитями, с белой оборкой на подоле… Костюм главной героини, чего уж там.

Я спускаюсь вниз, когда все уже в сборе.

Оказывается, у нас теперь новые стулья-кресла. Две штуки, похожи на троны. Стоят в самом первом ряду, ближе всего к экрану. Такой бизнес-класс нашего дурдома.

Я не знаю, откуда эти кресла взялись, может, их тоже принесли мне в подарок. Тёмные, резные. Ножки в виде львиных лап, под подлокотниками какие-то клыки или вообще бивни… Как будто кресло собирали из набора, где были только фигурки животных! Может, там ещё на сиденье сзади слоновьи уши навертели. Буду такая попа с ушами! Ну вот, опять меня в самый ответственный момент пробивает на хи-хи.

Ларий подаёт мне руку и медленно ведёт меня к креслу. Важный, будто замуж меня отдаёт. Как в любом фильме, где в церковь невесту ведёт отец. И все на неё так же пырятся, я думаю. Только жениха у меня нету.

Но само кресло ничего так, удобное. Хоть и без ушей. Ларий встаёт возле меня, обращается ко всем, кто сидит за моей спиной.

– Собратья и сосестры! В честь новых событий мы поём новый гимн.

А потом он садится рядом. Сзади шорох. Поворачиваюсь и вижу, как Юра и Август идут вдоль рядов, раздают листовки. Как тестовые задания на уроке. И мне почему-то тревожно, как перед любой контрольной. Потому что все так же шушукаются, переглядываются, смотрят на Лария и… на меня. Я опять забыла, что для этих людей я очень особенная.

Все адово серьёзные, поют, поглядывая в листы. Я в свой тоже смотрю, но никак не могу разобрать текст: там шрифт с завитушками, такой торжественный, специально для церковных книг. Я его совсем не понимаю. Поэтому прислушиваюсь и повторяю за мамой Толли и Августом.

– Снизошла пресветлая благодать! Во искупление грехов