Ногти у нее были покрыты лаком такого же цвета, как и помада на губах и сосках. Держа длинную перчатку в обнаженной руке, она хлестнула юношу по груди:

— Ой, — вырвалось у него.

— Заткнись!

В голосе ее прозвучала злоба. Она снова взмахнула перчаткой и хлестнула его по лицу. Глаза у него расширились. Она опять хлестнула его по груди, потом снова по лицу.

— Эй, полегче, а? — сказал он. — Больно.

— И вправду больно, — заметила Элейн. — Смотри, у него на лице остался рубец. По-моему, она слишком вошла в роль.

Мужчина за кадром велел юноше лежать тихо.

— Ты слышал — тебе сказано заткнуться, — произнесла женщина. Склонившись над юношей, она потерлась об него всем телом. Потом поцеловала в губы и дотронулась пальцами обнаженной руки до рубца, оставленного перчаткой у него на щеке. Потом принялась целовать ему грудь и живот, опускаясь все ниже и оставляя на его теле следы помады.

— Круто, — сказала Элейн. Все это время она сидела на стуле, но теперь подошла, уселась рядом со мной на диван и положила руку мне на ногу выше колена. — Тот человек сказал, чтобы ты посмотрел это сегодня, да?

— Правильно.

— А он не сказал тебе, чтобы рядом была девушка, когда ты будешь это смотреть? М-м?

Ее рука двинулась выше. Положив поверх свою ладонь, я остановил ее.

— В чем дело? — спросила она. — Что, уж и потрогать нельзя?

Прежде чем я успел ответить, женщина на экране взяла член юноши в ту руку, что была в перчатке. Потом размахнулась другой рукой и изо всех сил хлестнула его перчаткой по яйцам.

— О-у-у! — вскрикнул он. — Господи, да перестаньте, пожалуйста! Больно же! Отпустите меня, отвяжите от этой штуки, я больше не хочу…

Он еще что-то говорил, но женщина с искаженным злобой лицом шагнула вперед и изо всех сил ударила его коленом между раздвинутых ног.

Юноша взвыл. Тот же мужской голос за кадром сказал:

— Заклей ему рот пластырем. Бога ради. Я не желаю слушать, как он там орет. Ну-ка, отойди, я сам.

Я полагал, что мужской голос принадлежит оператору, но, когда владелец голоса показался в кадре, фильм не прервался. На этом человеке было что-то вроде открытого гидрокостюма, как у аквалангиста, но, когда я сказал это Элейн, она меня поправила.

— Просто резиновый комбинезон, — сказала она. — Из черной резины. Их делают на заказ.

— Для кого?

— Для психов. Она помешана на коже, он на резине. Ничего себе парочка.

Еще на нем была черная резиновая маска — скорее даже капюшон, закрывающий всю голову, с двумя отверстиями для глаз и одним — для носа и рта. Когда он повернулся, я увидел, что и в его резиновом комбинезоне сделан разрез в паху. Оттуда свисал член, длинный и расслабленный.

— Человек в резиновой маске, — нараспев произнесла Элейн. — Какую тайну она скрывает?

— Не знаю.

— В этой штуке не поныряешь. Разве что захочешь заняться минетом с какой-нибудь рыбой. Про этого типа я могу тебе сказать только одно. Он не еврей.

К этому времени человек уже заклеил мальчику рот несколькими слоями пластыря. Кожаная Женщина передала ему свою перчатку, и на теле мальчика появилось еще несколько красных рубцов. Кисти рук у этого человека были большие, поросшие с тыльной стороны темным волосом. Рукава комбинезона доходили до запястий, и практически только кисти были открыты, вот почему я обратил на них такое внимание. На безымянном пальце правой руки у него был массивный золотой перстень с крупным полированным камнем, не то черным, не то темно-синим, — что это за камень, я определить не смог.

Мужчина опустился на колени и взял член мальчика в рот. Когда член снова встал, мужчина немного отстранился и туго обвязал основание члена сыромятным ремешком.

— Теперь будет стоять, — сказал он женщине. — Надо только перекрыть вену — тогда кровь туда входит, а обратно выйти не может.

— Все как в дешевом мотеле, — пробормотала Элейн.

Женщина села на мальчика верхом и ввела его член в разрез брюк и в соответствующее отверстие своего тела. Потом принялась скакать на нем, как на коне, а мужчина ласкал их по очереди, тиская ее обнаженные груди и пощипывая соски мальчика.

Лицо мальчика выражало самые разнообразные чувства, оно выглядело то испуганным, то возбужденным. Когда они принимались его мучить, он кривился от боли, а остальное время держался настороженно, словно получал удовольствие от происходящего, но боялся того, что может случиться дальше.

Мы с Элейн смотрели молча, руку с моей ноги она давно убрала. В этой сцене было что-то такое, от чего исчезало всякое желание ее комментировать, словно и нам заклеили рты белым пластырем.

А мне это все больше и больше переставало нравиться.

Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились.

— Давай! — повелительно произнесла она, задыхаясь. — Займись его сосками.

Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, — сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз.

Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы.

Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика.

— Давай! — приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить.

И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок.

Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь.

— Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, — сказал я.

Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила:

— Ведь это взаправду, да?

— Боюсь, что да.

— Они подстригли его, они — как это называется — сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из «Метрополитенз»…

— У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца.

— На подающей руке, да?

— Да.

— И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. — Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. — Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу.

— Думаю, что нет.