— А чистой у него под рукой не оказалось, и пришлось взять эту. Но зачем писать на прокатной кассете, а на следующий день ее сдавать? Не вижу в этом никакого смысла.

— Может, это сделали по ошибке, — предположил я. — Кто последний брал у вас кассету?

— То есть перед Хейберменом? Сейчас посмотрим. — Он нажал несколько клавишей, посмотрел на экран и нахмурился. — Он был первый.

— Это новая кассета?

— Нет, конечно, нет. Разве она похожа на новую? Не знаю, мы все держим в компьютере, это очень удобно, только потом вдруг случаются вот такие штуки. А, погодите. Я знаю, откуда взялась эта кассета.

Он объяснил, что какая-то женщина принесла ему целую сумку видеокассет, по большей части добротной классики.

— Там были, представьте себе, все три версии «Мальтийского сокола». Одна тридцать шестого года, она называлась «Сатана встречает даму», с Бетт Дэвис и Уорреном Уильямсом. Артур Тричер там играет Джоула Кэйро, а роль Сиднея Гринстрита исполняет толстуха по имени Эдисон Скипуорт — хотите верьте, хотите нет. Потом самая первая — тридцать первого года, где Рикардо Кортес изображает Спейда настоящим подонком, а не героем, какого сделал из него Богарт в сороковом. Эта версия называлась «Мальтийский сокол», но после того, как вышел фильм Хастона, первую переименовали и назвали «Опасная женщина».

Та женщина сказала ему, что сдает квартиры внаем. Один из жильцов умер, и она продает кое-какие его вещи, чтобы возместить его задолженность.

— Я все и купил, — сказал он. — Не знаю, в самом деле он был ей что-то должен или она просто воспользовалась случаем заработать доллар-другой, только я не сомневался, что она не взломщица и эти кассеты не украла. И они были в хорошем состоянии — по крайней мере те, что я проверил. — Он горестно улыбнулся. — Все я не просматривал. А эту точно не видел.

— Ну, это объясняет дело, — сказал я. — Если кассеты принадлежали ее жильцу, кто бы он там ни был…

— И он хотел что-то переписать, и, может, дело было посреди ночи, так что он не мог выйти и купить чистую кассету… Конечно, в этом есть смысл. Записывать на прокатную кассету он бы не стал, но эта была не прокатная, пока я не купил ее у той женщины, а к тому времени он уже что-то на нее записал. — Он взглянул на меня. — Действительно порнуха с несовершеннолетними? Вы не преувеличиваете?

Я ответил, что нет. Он сказал что-то насчет мира, в котором мы живем, а я спросил, как звали ту женщину.

— Вряд ли я вспомню, — ответил он. — Если вообще знал, как ее зовут, что мало вероятно.

— Разве вы не выписали ей чек?

— Возможно, и нет. По-моему, она хотела получить наличными. Обычно так и бывает. А может, я и выписал чек. Хотите, посмотрю?

— Буду благодарен.

Он отошел, чтобы отпустить посетителя, потом вышел в заднюю комнату и через несколько минут появился снова.

— Чека не было, — сказал он. — Так я и думал. Я нашел запись об этой покупке, хотя даже на это не рассчитывал. У нее была тридцать одна кассета, и я заплатил ей семьдесят пять долларов. Вроде бы немного, но ведь они были подержанные, мы на таких вещах и зарабатываем.

— А там не записано, как ее звали?

— Нет. Дата есть — четвертое июня, если это может вам помочь. И ни до, ни после того дня я эту женщину не видел. Скорее всего, она живет где-то поблизости, но больше я про нее ничего не знаю.

Вот и все, что он мог мне сообщить, — расспрашивать его дальше было бессмысленно. Он сказал, что Уилл имеет право получить на один вечер нормальный экземпляр «Грязной дюжины» бесплатно.

Вернувшись в отель, я разыскал телефон Уилла — теперь, когда я знал его фамилию, это было нетрудно. Я позвонил ему и сказал, что он может взять фильм бесплатно в любое время.

— А что до той кассеты, — сказал я, — то ни вы, ни я тут ничего сделать не можем. Кто-то записал это на свою собственную кассету с «Грязной дюжиной», а потом ее продали. Человек, которому она принадлежала, умер, и невозможно даже выяснить, кто он был, не говоря уж о происхождении записи. Вообще такие вещи ходят по рукам, и те, кто ими интересуется, переписывают их друг у друга, потому что только так их и можно заполучить, в открытой продаже они не появляются.

— И слава Богу, — сказал он. — Но разве мы можем вот так просто взять и забыть про это? Ведь мальчика-то убили.

— Первоначальную запись могли сделать и десять лет назад, — сказал я. — Где-нибудь в Бразилии. — Что было мало вероятно, поскольку все говорили по-английски с американским выговором, но он не обратил на это внимания. — Это жуткая запись, и я был бы только счастлив и доволен, если бы никогда ее не видел, но, по-моему, тут ничего сделать нельзя. По городу ходят, наверно, сотни таких записей. Ну, уж десятки — во всяком случае. У этой только одно отличие — мы с вами ее видели.

— А не стоит отнести ее в полицию?

— По-моему, нет. Они ее конфискуют, ну и что дальше? Будет лежать где-нибудь на складе, а тем временем вам придется ответить на множество вопросов о том, как случилось, что она оказалась у вас.

— Мне это ни к чему.

— Конечно.

— Что ж, — сказал он, — должно быть, придется об этом забыть.

Только я забыть об этом не мог.

То, что я видел, и то, при каких обстоятельствах я это видел, произвело на меня сильное впечатление. Я сказал Уиллу правду — мне еще не приходилось видеть черной порнухи. Время от времени до меня доходили разные слухи — например, что одну такую пленку конфисковали в Чайнатауне[19], а в 5-м участке поставили проектор и показали ее. Полицейский, от которого я это слышал, говорил, что тот полицейский, который ему об этом рассказал, не выдержал и вышел, когда у девушки в фильме отрубили руку. Возможно, так оно и было, но полицейские байки обычно изрядно приукрашиваются при передаче — так же, как в барах история про голову Пэдди Фарелли. Я знал, что такие фильмы существуют, знал, что есть люди, которые их снимают, и люди, которые их смотрят, но никогда еще не соприкасался с миром, в котором они живут.

Поэтому многое из виденного в фильме прочно врезалось мне в память. И при этом не то, чего можно было бы ожидать. Например, как спокойно вел себя мальчик в начале съемки — «Эта штука уже снимает? Эй, я должен что-нибудь говорить или что?». Как он удивился, когда дело стало принимать скверный оборот, и как долго не мог в это поверить.

И все это время — мужская рука на голове мальчика, которая нежно, заботливо приглаживает ему волосы. Этот жест многократно повторялся на протяжении всего фильма — до самого последнего, самого страшного момента, после которого камера плавно наклонилась вниз и показала сточную решетку в полу, в нескольких метрах от ног мальчика. Она и раньше попадала в кадр, но теперь камера смотрела именно на нее — на черную металлическую решетку, вделанную в пол, выложенный в шахматном порядке черными и белыми плитками. Кровь, красная, как губная помада той женщины, как ее длинные ногти и кончики ее маленьких грудей, текла по этим черным и белым квадратам и стекала сквозь решетку.