И девственное отсутствие всякого действия, абсолютный ноль движений.

Ни залетно-случайной птицы, ни оборванного провода, качающегося под напором высотного перемещения воздушных масс. Ни соринки, ни бумажки, перекати-полем бороздящей крышу от кромки к кромке. Ничего.

Вообще ничего. Зеро.

А в самом дальнем углу плоскости гнездились два последних этажа всей гигантской тортильи. Точнее — двухэтажный фахверковый домик из средневековой Европы.

Непропорционально малый по сравнению со всеми предыдущими ярусами. Выставленный не по центру строения, а вопреки всем законам геометрии и в пику любым, даже мало-мальским, чувствам стиля. Вопреки любой логике в целом и предметно-пространственной в частности.

Фахверковый домик из средневековой Европы вылупился на меня необжитыми черными глазницами. Они были похожи на глазницы Петрова, Кикнадзе, Лабуса и наши с Клоном. На глазницы всех Бывших.

— Однако, — только и смог проговорить я, передавая бинокль далее по кругу (Клону). — Однако, блядь.

Я настроил «Зенит» и сделал несколько панорамных кадров — прямо отсюда, через стеклянную стену. Больше снимать не имело смысла: панорама — она и есть панорама, чисто информативное фото. Да и плюс еще дымка, как ни крути.

Когда Клон досмотрел в бинокль, все чокнулись и выпили. Я чокнулся по очереди с каждым, кроме Клона, а он (соответственно) — со всеми, кроме меня. Уже два года (или около того) у нас такой ритуал: при случайных встречах, которые, как ни крути, время от времени происходят в тесном пространстве города Москвы, мы не пожимаем друг другу руки, не чокаемся и так далее. Избегаем всяческих контактов (физических). А в остальном — делаем плохую мину при плохой же игре: здороваемся, отвечаем на простые вопросы и разговариваем на общие темы.

Слава богу, не о погоде. До этого пока не дошли, хотя, думаю, это дело времени.

Так надо. Мы оба так считаем. Все это призвано подчеркнуть взаимное презрение при номинальном отсутствии претензий.

Потом каждый из нас съел по кусочку зеленого яблока, потом — выпил по новой дозе водки, потом съел еще по кусочку яблока. А после этого мы с Клоном попрощались (за руку, по очереди, со всеми, кроме Восканян, с ней — кивком) и вышли вон.

Забыл сказать о Клоне: это единственный в мире человек, который знает меня прошлого. Который помнит меня грезящим об идеальном убийстве. О благородной мокрухе без определенного адресата, но с конкретной аннотацией, в конкретной упаковке.

Это третья причина никогда не встречаться с бывшими друзьями. Они слишком много о вас знают — пусть даже о вас в прошедшем времени (это ведь все равно вы, вам от этого никуда не деться). Вся эта теснота отношений, вся братская любовь-дружба-жвачка, от которой вы раньше морально оргазмировали и на которую молились, когда больше молиться было не на что — все это теперь идет вам во вред. Теперь взаимная открытость и прочитанность напрягает. Те, кем ваши бывшие друзья являются сегодня — вовсе не тот контингент, который вам хотелось бы запустить в свой самый-самый deep-inside, но они уже там, внутри. Они прописались у вас в печенках, вместе с кровью поселились на ПМЖ в ваших венах. Вы можете полностью очиститься от алкоголя или наркотиков, но вам никогда не вывести из организма бесчисленные темы и тени из прошлого. О них можно разве что на время забыть, если они не маячат в кадре.

Правда, Клон кое-чего не знает обо мне теперешнем. Он не знает, что я до сих пор этим грежу. Что до сих пор иду к этому — мелкими шажками, детскими классиками, перебежками, но все же приближаюсь. Что мне вовсе некуда спешить с этим идеальнейшим.

Все дело не в количестве, а в качестве. Одного, но правильного будет достаточно.

* * *

Там, во Владикавказе, все чуть было не свершилось. Все эти многолетние тренировки, декалитры пота, выделенного и впитанного в пол увешанного грушами подвала на Новинском бульваре (внутренняя сторона Садового кольца, если это кому-нибудь интересно). Все прочитанные книги, уличные махачи, шрамы, вывихи, синяки и гематомы чуть было не обрели высший смысл.

Вам известно, как выглядит гематома изнутри, с тыльной стороны, с изнанки человеческой кожи? Очень неприятное зрелище. Глубокая черная запекшаяся трещина, которая не вписывается в пятирублевый диаметр, масса лопнувших сосудов, уплотнение ткани, очень страшно и не эстетично. Формулировка из текста об экскурсии в морг, подрезанного мной какое-то время назад со стола какой-то умеренно маргинальной редакции (по-моему, молодежный журнал «Раздолбай», если не ошибаюсь). Но дело не в этом, я про другое. Я о том, что: такие вещи внутри вашего тела должны как-то оправдываться, они должны быть посвящены чему-то стоящему, разве не так? Насколько я помню, та статья так никуда и не пошла. Как раз в тот момент, когда ее подписали в печать, на горизонте появились ох…евшие рекламодатели. Они, как это всегда бывает, решили залезть в чужой огород и обозначили строгие рамки дозволенного к публикации в финансируемом ими издании. Морг в эти рамки не вошел — так же, как и все остальное, не являющееся стандартным пубертатным трепом о сиськах, спорт-экстриме (дозволенном) и сотовых телефонах. А журнал «Раздолбай» постигла стандартная участь хорошо финансируемого и успешно продаваемого пресс-говна, набитого рекламками сникерсов и пластинок для устранения вони изо рта (псевдозашифрованный, псевдонеявный ad: «Мы всей редакцией пробовали, нам понравилось»).

Но по делу: тот текст, который я подрезал тогда со стола, пошел мне на пользу. Я задумался над тем, что травмы надо чему-нибудь посвящать.

Во Владикавказе был бык, большой и упрямый. Смелый, правильный бык из местного фольклора о джигитах. Он залез в гущу свиней и махал руками, как гигантская ветряная мельница. Он получал: пряжками — по голове, гриндерами — по ребрам, но для него это было все равно что удары по лапам в спортзале: сильно и ощутимо, но в принципе безболезненно. Те свиньи были не из серьезной банды, не из «Квинте Крю», не из «Мясников» или «Навигаторов» — просто кучка разрозненных свиней, напившихся водки и решивших повые…ываться друг перед другом в чужом городе.

Идеальное убийство: это не то, о чем пишут в дешевых детективах. Его идеальность не зависит от того, как тщательно вы заметете следы и найдется ли на вас свой следователь (он всегда найдется, можете не переживать). Первый признак идеального убийства: противник должен быть сильным, противник должен быть настоящим. Здоровее, достойнее и храбрее вас.

Все Раскольниковы и Чарли Мэнсоны, все маньяки-чикатилы и Аркамоны Жана Жене — полные ублюдки, недобитые интели и во всех отношениях ущербные обсоски, вне зависимости от степени их реальности или вымышленности. Если бы хоть кому-нибудь из существующих (объективно или в воспаленном мозгу мыслителей и эстетствующих педерастов) персонажей пришло в голову замочить крупноформатного быка, экипированного под-двухметровым ростом и руками диаметром с его голову. Но нет, куда там. Ничего подобного. Все, как один, убивают старух, беременных женщин и детей. Никто не поднимет руку на теорию Дарвина, никто не прыгнет на сильнейшего (я имею в виду: физически сильнейшего).