От английского бильярда, снукера, оторвался высокий черноволосый бородач в очках Это был Джерри Эдамс. Его окружали несколько качков весьма бандитского вида. Они настороженно разглядывали советских гостей. Нам предложили по пиву и усадили за столики.

– Как я понимаю, наша задача заключается в том, чтобы убедительно рассказать вам о репрессиях британских властей в отношении народа Ольстера, – начал Джерри Эдамс. – Мы приведем вам несколько неопровержимых доказательств в надежде на то, что вы ознакомите с ними читателей, проживающих в вашей стране. Предлагаю начать с Линды. Позовите ее.

В комнату вошла худая девушка, мягко говоря, не блистающая красотой.

Она стала рассказывать, как ее по ничем не обоснованному подозрению в пособничестве террористам бросили в английскую тюрьму.

Последовало описание ужасных условий содержания, примеры бесчеловечного обращения с заключенными со стороны тюремщиков и особенно тюремщиц, которых Линда сравнила с зондеркомандой СС.

Рассказчица постепенно заводилась от собственного повествования. Ее возбуждение достигло предела, когда она начала демонстрировать, как овчарки-тюремщицы ощупывали каждый сантиметр ее тела даже при походе в туалет. Рванулась блузка, замелькал лифчик, руки забегали по всем складкам тела, движения которого скорее напоминали стриптиз-шоу. Да и речь ос наполнилась откровенно возбуждающими стонами.

К счастью, Линда свой эмоциональный рассказ наконец-то закончила и раздеваться не стала. Мы поблагодарили ее и обещали обязательно написать о беспределе английских тюремщиц.

Вслед за этим нас повезли к матери мальчика, который был убит год назад пластиковой пулей. По дороге Джерри Эдамс, сопровождавший нас, рассказал, что эти полицейские боеприпасы, тогда еще деревянные, впервые были применены британскими колонизаторами для разгона демонстраций в Малайе. По инструкции стрелять ими разрешается только рикошетом по ногам. А английский солдат выстрелил двенадцатилетнему Шону в упор в грудь, и тот скончался от страшной гематомы. Несчастная, облаченная в траур мать мальчика заученными фразами поведала нам о своей трагедии, показала альбом с фотографиями.

К беседе подключились соседи, многие из которых были очевидцами случившегося. Эдамс приказал пацанам, снующим вокруг, раздобыть несколько пластиковых пуль, и те моментально выполнили его указание.

Пластиковая пуля оказалась увесистым снарядом. По форме цилиндр, а по весу примерно как хоккейная шайба. Да, если такая штуковина попадет в любую часть тела, то мало действительно не покажется.

Пулю, врученную мне тогда, я храню до сих пор как воспоминание обо всем том, что услышал и увидел в Белфасте.

На импровизированном митинге, участниками которого были мать и соседи погибшего ребенка, Джерри Эдамс заявил, видимо, не только для нас, но и для всех остальных, что положение в Ольстере со временем обязательно изменится.

– Пока мы еще в меньшинстве, – сказал он. – Но, слава богу, у католиков рождается намного больше детей, чем у англичан-протестантов, и недалек час, когда демографическая ситуация в провинции бесповоротно изменится в нашу пользу.

Его прогноз оказался абсолютно верным. Все точно так и произошло уже в начале двадцать первого века!

Мы попрощались с Эдамсом и его людьми в штаб-квартире Шинн Фейн и уселись в авто с водителем, приписанное к нам. Пока машина выруливала со стоянки, мы увидели, что к нам от здания бежит человек из свиты Джерри, явно желающий сообщить что-то важное.

Молодой парень в интеллигентском пенсне и с козлиной бородкой бежал трусцой за машиной и выкрикнул в открытое окно буквально следующее:

– Товарищи! Не забывайте, что Лев Давидович Троцкий еще в двадцать шестом году горячо поддержал борьбу ирландского народа за независимость от британских колонизаторов!

Да, только этого нам и не хватало. Те, кто работал на идеологическом фронте в советское время, наверняка помнят, что любые упоминания Троцкого, кроме отрицательных, воспринимались руководством ЦК КПСС крайне негативно. Поэтому данного персонажа лучше было сторониться, как чумы.

Вот вроде бы и все о той познавательной поездке. Однако через несколько месяцев одно из наших ольстерских знакомств получило неожиданное продолжение.

Брайтон: взорванная конференция

В середине осени в Англии, по давно устоявшейся традиции, проводятся ежегодные конференции ведущих партий. Лейбористы делают это в конце сентября, консерваторы – в начале октября. В восьмидесятые годы они чередовались в двух приморских курортных городках – Блэкпуле и Брайтоне. Если лейбористы встречаются в Блэкпуле, то консерваторы – обязательно в Брайтоне. На следующий год они меняются местами.

Ежегодная конференция каждой из ведущих партий – важнейшее и интереснейшее событие. Туда стекается вся политическая элита страны. Естественно, вокруг нее околачивается журналистский корпус в полном составе.

Осенью 1984 года мы с Юрой Кубасовым сперва отправились к лейбористам в Блэкпул. Вечером, после заседаний, огромный курзал главной городской гостиницы был заполнен тусующимися людьми. Все с пивом или бокалом вина, многие с сигаретой или сигарой. Тогда с курением в общественных местах еще было вольготно. Под высокими сводами висел густой гул многосотенной толпы.

Лавируя в ней, мы неожиданно заметили в нескольких метрах от нас Линду! Да, ту самую невинно потерпевшую ирландку, которая своей эмоциональной демонстрацией насилия чуть не довела нас до оргазма во время поездки в Белфаст. Она была в компании нескольких парней примерно своего возраста, просто, по-студенчески одетых, внимательно приглядывающихся ко всему, что происходило вокруг.

Линда подмигнула нам в знак того, что признала, но вместо того чтобы подойти, растворилась где-то в толпе.

Мы с Кубасовым тревожно переглянулись. Террористы в такой толпе – явно нехороший знак. А вдруг сейчас рванет бомба, заложенная ими?

В один момент мы решили даже подойти к секьюрити, стоявшему у дверей, и предупредить его о потенциальной опасности, но так и не сделали этого. Черт его знает, начнут проверять, выяснят, что воду мутят советские разведчики, и потом не оберешься хлопот.

Вместо этого мы на всякий случай смотались в гостиницу. Тем более что материалов для обработки – как по журналистской линии, так и по разведывательной – у нас было предостаточно.

На том все тогда и закончилось. Оглядываясь назад, я нахожу любопытным, почему нам даже в голову не приходило докладывать о таких моментах в резидентуру.

Во-первых, наверно, потому, что нас никто не просил этого делать. Во-вторых, вероятно, срабатывал инстинкт самосохранения. Кто его знает, доложишь, а потом какому-нибудь светлому уму в центре придет в голову поручить тебе развитие контакта с ирландским террористом?! Дураки ведь везде бывают.

Один такой гений разведывательной мысли собирался переселить меня из журналистского дома в тот, который был предназначен для дипломатов из разных стран. По его убеждению, я обязан был чисто по-соседски завербовать африканского шифровальщика, проживающего там.