к диванчику посреди его большой комнаты, — у мамы — зелёные, — уложил трость около него, — а у отца — карие.

— Я не уверена насчёт отца, — смущённо встала и я.

— Потому что он появляется здесь не каждое воскресенье?

— Потому что он не живёт с вами? — уселась рядом с ним.

— Живёт, — усмехнулся, — но постоянно работает.

— Порой мне кажется, что всё вокруг крутится вокруг денег, — я хотела перевести тему, нежели заставлять Вильгельма волноваться по поводу отца.

— Мы учимся, чтобы зарабатывать и зарабатываем, чтобы учиться.

— И есть, — я ухватилась за пачку крекеров, лежавших в углу дивана.

— Это уже потребность, — взял пару из упаковки, — как и моё лечение, если его можно так назвать.

— А как ещё?

— Поддержание жизни.

— Но ты же не похож на больного, — удивлённо посмотрела я на Вильгельма, хрустящего рыбками во рту.

Мой новый лучший друг, за которого я держалась больше, чем за своих школьных товарищей, хоть и впечатлял меня своей худобой, но обнадёживал живостью голоса, три года назад ещё писклявого. И это скорее было последствие возраста, чем след выздоровления.

— Мы видимся с тобой каждый седьмой день недели, и все остальные кажутся непохожими на этот. Но ты глянь на меня: время идёт, а я только и делаю, что ем крекеры, смотрю на карты, а потом в окно и жду погоды. Это не жизнь!

От такого человека, как Вильгельм, с которым мы говорили о ценности жизни в последний раз тогда около больницы, такие слова, как «это не жизнь», слышать было особенно больно, будто коготь ёрзает по доске.

— Ты имеешь в виду то, что, если бы у тебя был шанс, ты бы себя убил? — судорожно спросила я.

— Нет, — посмотрел на меня и включил телевизор, — не убил.

— Из-за родителей? — шёпотом спросила я.

Моментами мне казалось, что его мама за нами следит, поэтому некоторые фразы я произносила тихо, пока Вильгельм чуть ли не кричал те самые слова, которые говорить, в общем и целом, вслух не стоит. Видимо, он наконец почувствовал себя взрослым, получив хоть что-то новое — выросший мальчишечий голос.

— Элиза, — постучав в дверь три раза, прервала наш диалог мама Вильгельма, — уже восемь, — произносила своим утомлённым голосом.

Крупная стрелка на часах, указывающая на те самые «восемь» означала то, что мне пора домой, ведь у Вильгельма начинается своя программа: массаж ног, затем приём лекарств и укладывание в койку. Тогда я совсем потеряла счёт времени, отчего испугалась выше положенного внезапного стука в комнату.

— Из-за родителей порой я, наоборот, хочу исчезнуть, — тихо и в шутку прошептал мне Вильгельм. — До встречи, — произнёс так же он и положил свою руку на мою, из-за чего я в очередной раз вздрогнула и быстро отняла её у него вставая.

Мигом выбежав из комнаты под предлогом того, что спешу, и спустившись по лестнице его дома, я, немного конфуженная знаком внимания от своего друга, наконец снова увидела папу Вильгельма, совсем не похожего на моего: никакой лишней заморочки по поводу костюма, никакого гладко выбритого подбородка и шлейфа от рюмки коньяка — обычный трудяга, видимо, работающий по семь дней в неделю и искренне любящий свою семью.

— Алиса? — улыбаясь, обратился он ко мне.

— Элиза, — ответила ему мама Вильгельма, проходя мимо и прокручивая указательный палец у виска, — сотню раз тебе, балбесу, говорила.

— Элиза! — не обратив внимание на свою жену, радостно вскрикнул он. — Какое прекрасное имя!

— Элизе пора, — сказала я, ухватившись за куртку у входа.

— Вы видели весь наш дом?

— Нет, — мне показалось это смешным, — за все четыре года я видела только комнату Вильгельма.

— Ты шутишь? — уставился своими карие глазами, пока я кивала влево-вправо головой. — Пока моя жена, — глянул на часы, — массирует ноги моему сыну грех не показать тебе нашу гостиную!

«Уставший и доброжелательный» — только так можно было назвать папу Вильгельма, ничуть не серьёзного, а скорее, наоборот, смешного и рассеянного. Мы прошли в длинную комнату, напоминающую кладезь сувениров со всего мира и книг, видимо, читающихся матерью моей друга.

— Вы не смотрите телевизор? — удивилась я его отсутствию в комнате.

— Был у нас один, — почёсывал свой затылок, — но они долго у нас не живут, — посмеялся, указав указательным пальцем наверх.

— Сломался? — открыв рот, спросила я.

— Он у Вилли наверху! — придерживал меня за спину, проводя дальше. — Хотя он тоже не любитель смотреть говорящий ящик, — указывал на награды, весящие на стенах дома. — Он чемпион, — я уверена, что он «перечитывал» эту пару листовок в виде грамот каждый раз, когда проходил мимо, чтобы взять книгу в конце комнаты.

— Вы путешествуете? — спросила я.

— Работаю, — достал фигурку в виде Эйфелевой башни с флагом Франции, крутя вокруг, — по всему свету.

— Разве это не есть «путешествие»?

— Путешествуют, когда наблюдают, а я прохожу мимо всего и всех, — поставил обратно, — но зато каждый раз привожу по сувениру!

— А эта? — указала пальцем на цветной маяк. — Откуда?

— Эта, — растерянно стал рассказывать мужчина, — оттуда, куда Вильгельм вряд ли приплывёт, но мечтает.

— И где это? — взяла в руки.

— Он тебе не рассказывал?

— Не-а, — внимательно рассматривала фигурку.

— Эх, забирай! — активно махнул рукой по воздуху, а затем с улыбкой сжал мою руку, в которой находился тот самый маячок.

— Вы столько читаете, — удивлённо поглядывала я на книги, разбросанные по всей гостиной.

— А я похож на читающего? — он отошёл на пару шагов от меня и положил обе руки на туловище.

— Честно говоря, не очень, — смущённо ответила я и спрятала сувенир в карман.

— Конечно, — зевнул, — ведь я археолог, а вот жена учительница начальных классов, — мы проходили всё ближе к полкам с книгами.

— Начальных? — я чуть не подавилась слюной.

— Зануда ведь, — усмехнулся папа Вильгельма, — детей жалко.

— Это точно, — звонко сказала я, улыбаясь от смущения.

— А вот это, — указывал на фотографии в рамках, стоящие на каждой из полок с книгами, — маленький Вилли, — водил по картинке туда-сюда, — я и его бабушка по маминой линии, — плавно перешёл на следующую, — снова он, но маленький и с его мамой.

— Почему ни одной с ним малышом и вами? — невзначай спросила я, как вдруг сразу же пожалела, ведь мужчина переменился в лице.

— Я думал, ты знаешь, — сказал он и добавил: — Видимо, Вилли не любит говорить обо мне.

— Любит, — соврала я, отчего мужчина улыбнулся, — но он не рассказывает ничего настолько, видимо, личного.

Как мне показалось, подобные мелочи в виде мелкой лжи могут выводить людей на эмоции: исправить неудачный день или, наоборот, сделать его куда более ужасным.

— Вилли не мой сын, к сожалению.

— Отец