— Не надо. — Я нерешительно выставляю руку, умоляюще глядя в лицо ни в чем не повинного человека. — Пожалуйста, не надо… — Голос садится. — Ведь вы же не хотите касаться меня!

— Я не говорил, что хочу, мисс. — Голос Дженкинса, глубокий и ровный, полон сожаления. У Дженкинса нет перчаток или иной изоляции, подготовки, навыков защиты.

— Это приказ, солдат! — рявкает Уорнер, наводя пистолет на стоящего к нему спиной Дженкинса.

Тот хватает меня за руки, повыше локтей.

Нет! Нет!

Я задохнулась.

Кровь закипает в жилах, устремившись по телу вспенившейся рекой, волны жара захлестывают мои кости. Я чувствую его муку, чувствую, как сила уходит из тела Дженкинса. В ушах отдается стук его сердца. Голова кружится от прилива адреналина, наполняющего все мое существо.

Я чувствую себя живой.

Хоть бы от этого мне было больно. Хоть бы это меня калечило. Хоть бы это отталкивало меня. Хоть бы возненавидеть эту мощную силу, гнездящуюся в моем теле!

Но я не умею. Кожа пульсирует чужой жизнью, и мне это нравится.

Ненавижу себя за это.

Как замечательно ощущать бурлящую жизнь, надежду, силу, которой я не знала! Чужая боль дает непрошеное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Дженкинс не убирает рук.

Но он не отпускает меня, потому что не может. Потому что это я должна разорвать контакт. Потому что боль лишает его способности двигаться. Потому что он попался в мои силки.

Потому что я живая венерина мухоловка.

Смертельная ловушка.

Я падаю на спину и обеими ногами пинаю Дженкинса в грудь в попытке оттолкнуть, однако он, обмякнув, мешком валится на меня. Я начинаю кричать, стараясь что-нибудь увидеть сквозь пелену слез. Я икаю, истерически рыдаю, охваченная ужасом от застывшей маски, в которую превратилось лицо Дженкинса, от того, как его парализованные губы с хрипом рывками втягивают воздух в легкие.

Вырвавшись, отползаю назад. Море солдат безмолвно расступается за моей спиной. На всех лицах изумление и чистый, беспримесный страх. Дженкинс лежит на полу, и никто не решается к нему подойти.

— Помогите, кто-нибудь! — кричу я. — Помогите ему! Ему нужен врач, его надо отвезти… Ему надо… О Боже, что я наделала!

— Джульетта…

— Не прикасаться ко мне! Не сметь прикасаться ко мне!!!

Уорнер снова в перчатках, он пытается меня поднять, пригладить волосы, вытереть слезы, а мне хочется его убить.

— Джульетта, тебе надо успокоиться…

— Помогите ему! — кричу я, падая на колени и не отрывая взгляд от лежащего на полу. Солдаты подходят нехотя, осторожно, словно боясь заразиться. — Пожалуйста, вы должны ему помочь! Пожалуйста!

— Кент, Кёртис, Соледад, займитесь этим! — орет Уорнер, подхватывая меня на руки.

Я отбиваюсь, но мир проваливается в черноту.

Потолок становится то четким, то расплывчатым.

Голова тяжелая, в глазах плывет, сердце неприятно стиснуто. Под языком остался отчетливый привкус паники. Стараюсь вспомнить, откуда он взялся. Пробую сесть, не понимая, почему лежу.

Чьи-то руки удержали меня за плечи.

— Как ты себя чувствуешь? — Уорнер вглядывается мне в глаза.

Память сразу возвращается. Воспоминания жгут глаза — я снова вижу перед собой лицо Дженкинса. Размахивая кулаками, кричу, чтобы Уорнер отошел от меня, извиваюсь, вырываясь из его хватки, но он лишь улыбается. Даже посмеивается. Мягко опускает мои руки, вытянув их вдоль тела и придержав.

— Ну, хоть проснулась, — хмыкнул он. — Ты заставила меня минуту поволноваться.

Меня бьет крупная дрожь.

— Убери от меня лапы.

Он пошевелил пальцами в перчатках у меня перед носом.

— Я защищен, не беспокойся.

— Ненавижу тебя!

— Сколько страсти, — снова смеется Уорнер. Он совершенно спокоен, его искренне забавляет эта сцена. Он смотрит на меня мягче, чем я ожидала.

Отворачиваюсь.

Уорнер встает с коротким вздохом.

— Вот, — говорит он, потянувшись к подносу на маленьком столике. — Поесть тебе принес.

Воспользовавшись возможностью, сажусь и оглядываюсь. Я лежу на кровати, покрытой парчой, золотой с бордовым, будто запекшаяся кровь. Пол устлан мягким дорогим ковром цвета летнего заката. В комнате тепло. Она не больше моей, с обычной здешней меблировкой — кровать, гардероб, тумбочки, огромная хрустальная люстра. Единственная разница — здесь есть вторая дверь, а на угловом столике горит свеча. Не видев живого пламени так давно, что потеряла счет времени, я подавила желание поднести руку к свече и потрогать пламя.

Выпрямляюсь, не касаясь спиной подушек, сделав вид, что мне неудобно.

— Где я?

Уорнер, подойдя с тарелкой хлеба и сыра в одной руке и стаканом воды в другой, оглядывается, словно видит комнату впервые.

— Это моя спальня.

Если бы голова так не раскалывалась, я бы кинулась бежать.

— Отведи меня в мою комнату. Я не хочу тут находиться.

— Однако ты здесь. — Он садится в ногах кровати, в нескольких футах от меня, и пододвигает мне тарелку. — Пить хочешь?

Оттого ли, что не могу мыслить связно, или от смущения, но я пытаюсь увязать полярные настроения Уорнера. Вот он протягивает мне стакан воды, хотя только что вынудил устроить пытку невинному человеку. Подношу руки к глазам и разглядываю пальцы, словно впервые их вижу.

— Не понимаю.

Наклонив голову набок, он смотрит на меня так, словно я случайно получила серьезную травму.

— Я спрашиваю, пить хочешь? Разве это сложно понять? — Пауза. — На, выпей.

Беру стакан, смотрю на него, перевожу взгляд на Уорнера, потом на стены.

Наверное, я сошла с ума.

Уорнер громко вздыхает.

— С тобой случился обморок. По-моему, тебе надо поесть, хоть я и не врач. — Он помолчал. — Слишком много напряжения в первый день. Это моя ошибка.

— Почему ты обо мне так заботишься?

Его удивление поразило меня.

— Потому что ты мне небезразлична, — отвечает он.

— Небезразлична? — Онемение тела понемногу отступает. Давление растет, гнев прорывается в сознание. — Из-за тебя я чуть не убила Дженкинса!

— Но не убила же…

— Меня били твои солдаты! Ты держишь меня здесь, как заключенную! Угрожаешь мне смертью! Не даешь никакой свободы и утверждаешь, что я тебе небезразлична? — Я едва не выплескиваю воду из стакана ему в лицо. — Ты чудовище!