успокоились. А в спектакле есть сцена, где взрывают школу с находящимися там гитлеровцами. Но сотрудников КГБ об этом не предупредили. Взрыв на сцене поставлен очень натурально: взлетает вверх будка сторожа, стены школы падают, звуки взрывов, дым, пламя и прочие атрибуты. И вот мне рассказывали, что на этих людей страшно было смотреть. Лица их в момент позеленели. Как же так, теракт в театре, а они не досмотрели. Когда же все выяснилось, кто-то у них спросил, понравился ли им наш взрыв школы? Они вяло ответили: да, понравился. Представляю, что они пережили. Кстати, забегая вперед, хочу сказать, что на гастролях за рубеж труппу Большого театра всегда сопровождали все те же «искусствоведы в штатском». Их было 4–5 человек. Мы их всех знали. Они и не прятались. За границей всю труппу заставляли ходить по улице тройками, т. е. по три человека. Нельзя было ходить одному. Но я все равно ходил один. Когда меня один из КГБешников увидел одного на улице, он меня спросил: «А почему Вы ходите один? Вы же знаете порядок?» Я ему невежливо ответил вопросом на вопрос: «Скажите, а когда я еду один на гастроли, с кем я должен в тройке ходить?» Больше он ко мне не приставал. Конечно, сотрудники КГБ работали и в нашем театре. Большой театр всегда был режимным предприятием. На всех входах стояли работники одного из отделов КГБ. И конечно, когда были спектакли с посещением членов Правительства или ЦК КПСС, то всегда театр был наводнен сотрудниками. Бывало, что устраивали спецпропуска для прохода в то или иное помещение, особенно для прохода на сцену. Однажды был казус: не пустили на сцену И. К. Архипову, хотя она была в театральном костюме и гриме. Требовали пропуск. Но она спросила: «А где я, по-вашему, должна держать этот пропуск? У меня в костюме карманов нет». Потом все утряслось, и ее на сцену пропустили. Но были и скрытые сотрудники, в том числе и из числа самих артистов. Так называемые «секретные сотрудники» или сокращенно «сексоты». Некоторых из них мы знали, они были нашими коллегами. Ну, что делать? Мы старались не обращать на них внимания. Скорее всего, в балете тоже были свои «сексоты». К счастью на творческий процесс они не влияли.

Осенью 1964 года ко мне обратились из Союзконцерта с просьбой выручить проходящий Фестиваль оперного искусства в столице Белорусской ССР городе Минске. Фестиваль проходил в театре оперы и балета. Как и в Москве, театр называется Большой театр оперы и балета. Так вот, заболел кто-то из теноров, кто должен был петь партию графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике». А фестивальный спектакль отличается от обычных тем, что туда приглашаются разные певцы из разных театров Союза. Поэтому просто поменять название спектакля нельзя, нужно срочно искать замену заболевшему исполнителю. Мне потом много раз приходилось выручать подобные спектакли. Своих певцов на замену у Минского театра не нашлось. Как в Союзконцерте прознали про меня, я не знаю. Я ведь только-только стал солистом театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Кстати в этом театре партию Альмавивы я так ни разу и не спел. Здесь спектакль шел с совсем непривычным для всех переводом, поэтому я не очень спешил вводиться в него. Другими словами, у меня спросили, смогу ли я завтра на утреннем спектакле в Минске спеть партию графа Альмавиву? Конечно, я ответил, что смогу. И это не было с моей стороны самонадеянностью или бахвальством. Я уже несколько лет пел эту партию в оперной студии и знал ее очень хорошо. Петь надо было завтра утром, а сегодня вечером у меня в театре Ленский. Вот так я вечером пропел в театре свою партию Ленского, и, ожив после дуэли, сразу же помчался на Белорусский вокзал. Утром я уже был в театре в Минске. Спектакль прошел очень хорошо. Моей партнершей (Розиной) была Б. А. Руденко. После спектакля ко мне подошел директор Большого Белорусского театра и стал уговаривать меня перейти работать к ним. Он очень активно уговаривал. Конечно, если бы я не был уже солистом театра Станиславского, может быть я и согласился.

Но, как говорится, от добра добра не ищут. Поэтому я вернулся в Москву. Это была первая в моей жизни гастрольная поездка. Там же в Минске на фестивале я познакомился с прекрасным человеком, Юрием Александровичем Гуляевым, известным певцом и Народным артистом УССР. Своей улыбкой он очаровал весь Советский Союз, а теплым, обволакивающим голосом сводил с ума многих женщин в СССР. Как и я, он был приглашен на Фестиваль. Меня очень приятно удивило, что такой известный артист, разговаривал со мной, как с равным, без намека на свое превосходство. Он вел себя очень просто. С ним было всегда приятно разговаривать и общаться. Впоследствии, когда Ю. А. Гуляев перевелся в Москву в Большой театр, мы с ним очень хорошо и часто общались. Юрий Александрович был одним из самых моих любимых партнеров.

Розина – Б. А. Руденко, граф Альмавива – Д. А. Королев

В том же 1964 году произошло для меня очень важное событие. В ноябре месяце труппа Большого театра уехала на гастроли в театр Ля Скала в Милан. Однако, Большой театр в Москве продолжал работать. Часть труппы осталась в Москве. Спектакли в Большом театре шли своим чередом. Полностью составы из певцов театра набирать не получалось, поэтому приглашали на помощь певцов из других театров. Так и я был приглашен на роль Ленского в моем любимом спектакле «Евгений Онегин». Это произошло 7 ноября 1964 года. Вместе со мной Татьяну пела солистка театра Станиславского и Немировича – Данченко Народная артистка РСФСР Галина Писаренко. Онегина же пел Народный артист СССР Георг Карлович Отс. Все это было срочно, без репетиций. В Большом театре есть своя типография, поэтому программки печатают в день спектакля с учетом всех замен. Обычно пишут персонаж, потом фамилию исполнителя и инициалы.

Но срочность была такая, что не успели узнать мои инициалы и написали, что Ленского исполняет Денис Королев (как школьник). В типографии не знали моего отчества, а спросить было не у кого, да и времени уже не было. Я немного нервничал перед встречей с народным артистом СССР.

Г. К. Отс-Онегин Д. А. Королев-Ленский

Мне приходилось слышать, что они все чванливые, с гонором, с пренебрежением относятся к молодым артистам. Но Георг Карлович повел себя так,