том, как бы перезимовать, с сентября по апрель; к ним в придачу вместо крыши мира губернское захолустье.

— Уф, — он поднялся, — хорошо поговорили. Ты ещё будешь мне нужен.

Кто он, в сущности, такой, чтобы рассчитывать на успех? Иногда собственная ничтожность уже даже не раздражала, а ставила в позу смехотворного, с его точки зрения, повстанца, положение которого, при учёте, что никто до конца не понимал правил игры, имело некие перспективы и оправдание вроде того, что надо же с чего-то начинать. Никогда не крайние меры, крайних мер не предусмотрено. Зато вечная идеальная форма, отсталое эмпатическое программирование всегда под рукой и странная преемственность витающего в воздухе, но никогда не пускаемого в ход шантажа. Вроде устроенного в галерее напарником. Так вот, нет никаких гарантий, что ради поощрения они снизойдут, а могут и пощёчин на молекулярном уровне надавать, руководствуясь им одним ведомыми основаниями; в келье откроется портал — ширинка с золотыми зубцами, оттуда первым проникнет звук: после вас, после тебя, чудовище, ты же страшнее смерти, так и иди первым, не то они скоро станут нас посылать. Ввалятся оба, впритирку брюхами в кафтанах или в мундирах, глаза в глаза, по прибытии не всегда могут ими расцепиться, без разницы, что несколько свидетелей перестояли, их потом и отволокут в ниши. На перепаде вакуума по флагштокам с поршнями внутри пронесётся ткань с зубчатой кромкой, слоняющиеся вне стен поспешат тогда к замку, на ходу прихлопывая волосы на голове.

Всё, что ты хочешь забыть, я помню: продавщицы, высовывающие голову из-под прилавков, отрицающие наличие, умиление от кошачьих носов, рабочий и колхозница, имитирующие чувства, смены за пультами одна за другой, на последнем съезде ЦК КПСС личным секретарём Гагарина работала моя знакомая, счастливая пара накрывает рогожей телевизор в санях на сене; знаю, как барышня в платке смотрелась в круглое зеркало молоковоза с подножки, а водитель с дьявольской улыбкой нависал; знаю, что бабушка сидела на ручном катке, а мать с внуком его тащили; что гармонисты всегда суровы и сосредоточены на музыке; что дети в красных галстуках улепётывали по вкопанным покрышкам; что пассажиры выталкивают автобусы в десяти тысячах местах Союза одновременно; что даже у министерских на носках дырки; знаю, как обедали на природе за столом, высотой по щиколотку; как лаборантки всматривались в мерные цилиндры с жидкостями; знаю, что все собрались у токарного станка, а чинил его только один.

По меридиану шли массивные колонны, врубающиеся в недостижимый свод, под которым летал скворец, по обеим сторонам — конторы с торчащими полуторсами. Подле одних скапливалась священная последовательность, иные пустовали, наймиты их кто скучал, глазея по сторонам, кто писал, перекладывал кипы бумаг либо точил перья. Он неторопливо прогулялся из конца в конец, задержавшись у следующей арки, в отдел типизации. Подумав, встал в одну из очередей, ближайшую к тому торцу. Сказал последнему, что будет за ним, и отошёл к окну.

Ещё не так давно он находился с другой стороны, сколько же воды утекло с тех пор? Жёлто-красные крылья и бухты леса вдали повторяли очертания микропейзажей земли, ландшафтную карту. С такой высоты, вероятно, мало кто имел возможность посмотреть. Вблизи оконные проёмы могли полностью удовлетворить самого взыскательного созерцателя, человека, учитывающего обе стороны, имеющего, помимо доступа в сторону престолов и прочего подобного, много альбомов и много увеличительных стёкол. Кто им вообще сказал, что лес конечен? Отсюда этого вовсе не следовало. Сужая секторы обзора поочерёдно с трёх сторон, он остановился взглядом на месте встречи. Всё уже поросло травой. Вскоре в бочках стало нечего жечь, тут и там возникли устойчивые фигуры, тела путей без покрытия, ведущие в лес. Солнце садилось, им это вполне свободно демонстрировалось, как и прочие закономерности, как и отсутствие трудностей с навигацией у всех там. По человеческому радио могли повторять одно и то же сообщение хоть целый день, а у него было больше годов рождения, чем он в силах запомнить. Приблизительно из одного места снялась стая чёрных птиц, полетели в противоположном направлении. Норд1671 возвратился в очередь.

Дело у конторы со строгим казуистом шло со скрипом. Он медленно добирался до картотечных шкафов позади себя, то посовещаться с соседним служащим, то в уборную, то подходил его ход в домино, в него играли в задней комнате с картотекой подвидов рахита, остеомаляций и костных заболеваний, отправлялся совершить. Очередь переминалась с ноги на ногу, опасалась в недобрых чувствах и переговаривалась; то скрытая инсуррекция, то заварушка через фе, сыпля шпильки по адресу нерасторопного швондера, подавляла в себе негатив и от него раздувалась, словно судья, когда третьи лица в его заседании заявляли самостоятельные требования. На всём этом он думал сыграть, как на клавишах ноир и блан.

Величественные нефы с каждым годом не тускнели, а чем-то удивляли, проходя через несколько переосмыслений, без каких здесь не жили и дня. Это в конечном счёте подводило к ресурсному смыслу, что он есть в бюрократии, а в местных инструкциях она так и вовсе образцовая, самая скупая, с минимумом колен, не больше трёх подписей на документе. А их лучше бы хранить, ведь то, что внутри, в двадцать раз масштабней, чем снаружи, и на лепнину выброшен годовой бюджет Рыльска, могло всплыть в некоей ревизии, какую теперь и представить невозможно.

— И куда же катится мир? При всей деликатности дела, по каковому мы явились, вместо оной встречаем прострацию и даже сатиру.

— Верно, верно. Совершенно согласен.

Очень похоже, что он на того напал.

— Я вот тоже со своим рву, только не по случаю. В общем говоря, мы с ним сохранили добрый предикат.

— Это очень, очень, — всё соглашался, размазня. — В наше время встречается всё реже. Вот и у меня…

— Из сто четвёртого, — пропустив мимо ушей его излияния, — это мой, ходил по нашему делу ещё вчера и сказал, что по таким деликатным принимают, кажется, там.

— Да что ты, это где? — тут же раздалось с головы очереди.

— На девяносто развернитесь. Завели отдельную контору, но ещё не все об этом знают. Совершенно точно указал. Сейчас, пожалуй, пойду поинтересуюсь, дам вам знать. Я и сам не сторонник публичности в такого рода делах, понимаю, при всех и про резоны не хочется и письменно излагать конъюнктуру, да и как там пойдёт его партия, мы не можем знать и не можем искренне пожелать ему…

— Да иди ты уже.

Классическое присутствие, десять столов, вокруг которых не толклось ни одного страждущего. Вызывающе глядя на служащих, трепеща, пребывая большей