— Спасибо, — почти шепнула Рейчел, отводя взгляд. Ее глаза вновь наполнились слезами.

— И какого черта ты испортила мне вечер? Сердце мое постепенно вошло в ритм. С одной

стороны, я, конечно, была страшно зла на Рейчел. Но с другой, почувствовала небывалое облегчение.

— Ты можешь толком сказать, что произошло? — спросила я, досушивая волосы.

Рейчел молчала. Я подняла голову и увидела ее искаженное плачем лицо. Это были самые беззвучные и самые горькие слезы из всех, какие бывают на свете.

— Рейчел, — сказала я как можно ласковее. — Это не самое страшное в жизни Она упала ничком на кровать, уткнувшись лицом в старую коричневую обезьянку: эту детскую подушку сшила ей мама, когда Рейчел была совсем ребенком. Всхлипывания перешли в горькие рыдания. Я подсела к ней на кровать, положила ей руку на плечо.

— Ну, Рейч, ну успокойся! Лучше расскажи все по порядку.

— У него роман с Эланой, — пробубнила она в подушку.

— Что, что?

— Что слышала!

— Этого не может быть! — Я была поражена. Рейчел и Гайден были неразлучной парочкой, сколько я их вообще помню. Если чьи-то отношения казались серьезными, так это их.

— И как его угораздило?

— Не знаю! — запричитала она. — Писали вместе какую-то там работу по социологии... Ты понимаешь, Элана... Элана думает, что ей все позволено! — с горечью выкрикнула Рейчел. — Но если бы она только знала!.. — Рейчел зарыдала еще громче, лупя кулаками по старенькой обезьянке.

Не бери в голову, Рейч, — с нежностью успокаивала ее я.

Моя рука все еще лежала на ее плече, и я чувствовала, как Рейчел сотрясают рыданья. Я никак не могла ее успокоить. Каждое мое слово только подливало масла в огонь. Наверное, лучше бы мне было просто молчать, пусть бы выплакалась. Но я зачем-то сказала:

— Слушай, знаешь что? Теперь ты должна треснуть, но стать королевой бала!

Рейчел влезла на кровать с ногами, встала на колени и резко оттолкнула меня.

— Ты что, спятила? — рассердилась она. — Гайден для меня был свет в окошке. Какая там королева! Мне теперь даже не с кем пойти на выпускной!

— Подумаешь, и мне тоже не с кем, — сказала я и почувствовала, что сама вот-вот расплачусь. Я вспомнила день, когда Кевин узнал, что уезжает в Алабаму. Тогда я вот так же выла, а Рейчел меня успокаивала.

Чем бы ее утешить?

— Ну хочешь, я буду твоим кавалером?

— Ага, это называется шерочка с машерочкой...

Но Рейчел все-таки немного успокоилась и даже извинилась, что в такую ночь сорвала меня с места. Я пообещала позвонить ей утром и поехала домой.

Гроза все еще бушевала. Но у меня как гора с плеч свалилась. Да, у Рейчел несчастная любовь, но это же ерунда по сравнению с тем, о чем я думала по дороге к ней.

Я приехала домой, скинула дождевик и стала соображать, куда бы его повесить. Тут меня окликнул отец.

«Ну вот, — подумала я, — сейчас начнется лекция».

И поделом мне. Поздно вечером поперлась неизвестно куда, да еще машину взяла без спросу.

Он звал меня из кабинета. Я нехотя потащилась к нему в комнату, предвкушая большую головомойку.

Но, к моему удивлению, отец сидел за столом и улыбался вполне миролюбиво. На нем был его любимый старый банный халат — красный в якорях. Он был бухгалтер и работал даже дома, поэтому перед ним горел монитор, усеянный бесконечными рядами цифр.

— Ты слышала? — спросил он, как только я вошла. — Убийцу поймали!

Как же я обрадовалась! Но теперь другая тревога охватила сердце. Я боялась спросить, кто оказался этим убийцей. Мое воображение рисовало коренастого парня с карими, близко посаженными глазами. Я думала о Лукасе.

— В новостях показывали, — продолжал отец. — Оказывается, он сбежал из тюрьмы.

Я затаила дыхание.

— А Симона? Про Симону что-нибудь говорили?

Отец нахмурился и покачал головой.

— Ни слова не было.

Я опустилась на черный кожаный пуфик.

— Ну, все-таки уже легче. Все-таки убийца уже за решеткой, — убеждал меня отец.

— Ладно. И на том спасибо, — вздохнула я и отправилась на кухню. Мне хотелось чего-нибудь пожевать, и я открыла холодильник. Выдвинула ящик для овощей. Нет, я, конечно, не овощи собиралась жевать. Просто там мама прятала шоколад от отца. Последнее время он пристрастился к шоколаду и уже отрастил себе приличное брюшко.

Я выудила здоровенную плитку хрустящего шоколада, налила большой стакан обезжиренного молока и уселась за стол. Глупо, конечно, пить обезжиренное молоко и заедать его шоколадом, но все-таки чуть-чуть меньше калорий получается за счет молока... Что же касается шоколада — он всегда действовал на меня успокоительно. Помню, я как-то читала, что, во-первых, к нему опасно привыкать, а во-вторых, он создает у тебя ощущение, что тебя любят. На себе убедилась, что так оно и есть.

Я откусила кусок побольше и включила маленький кухонный телевизор.

206

Шли десятичасовые новости. Передавали прогноз погоды.

— Итак, дожди, дожди и опять дожди, — виновато улыбался синоптик.

— Спасибо, Тони! — поблагодарил его диктор и повернулся лицом к камере. — Что ж, завтра будет не суше, но, по крайней мере, безопаснее. Еще раз о главных событиях: в Шейдисайде пойман человек, подозреваемый в убийстве!

Я прильнула к телевизору. Повторяли кадры, где убийцу ведут в шейдисайдский участок полиции.

Арестованные, как правило, закрывают лицо, когда их снимают. Но этот был какой-то ненормальный. Он смотрел прямо в камеру. И улыбался. У него не было нескольких зубов, отчего улыбка казалась еще более отвратительной. Убийца был маленького роста, тщедушный, но с жилистыми татуированными ручищами. Такими, пожалуй, можно было отправить на тот свет и Тину, и Стэси, и Симону.

— Зачем вы это сделали? — выкрикнул какой-то репортер, проталкиваясь через толпу и стараясь просунуть микрофон как можно ближе к убийце.

Полицейский пытался оттереть его в сторону, а адвокат арестованного осадил шустрого журналиста:

— Никаких вопросов!

Но убийца остановился и широко улыбнулся, обнажив желтые, испорченные зубы.

— Сделал что? — переспросил он, корча из себя святую невинность.

— Убийца! Убийца! — пронзительно визжала какая-то женщина за кадром.

Перед входом в полицейский участок убийца повернулся и, продолжая улыбаться, помахал всем рукой. Его маленькие глаза хитро поблескивали.

Я выключила телевизор. Не надо мне было все это смотреть. Теперь, как подумаю о Симоне, все будет вспоминаться эта рожа убийцы. И улыбочка, будто говорящая: «Ну, погоди, придет и твой черед!»