Ситуация становилась вовсе критической – «центр» элементарно не хотел признавать факта «ярославского мятежа», что полностью развязывало руки белогвардейцам, продолжавшим захват города. (Заметим, в качестве небольшого оправдания, что 6 июля Москва пережила мятеж левых эсэров, так что игнорирование проблем отдаленного Ярославля Троцким можно понять. – Прим. ред.) Местным большевикам стало ясно, что рассчитывать на помощь из столицы не приходится. Они были вынуждены занять оборону, оказавшись, по сути, в осадном положении…

В ночь с 7 на 8 июля в Москву приехал председатель военно-революционного комитета Северных железных дорог И.Н. Миронов. Руцкой так описывал его прибытие: «Приехал, сделал доклад в Ревком, после которого я и тов. Миронов отправились в Совнарком для доклада товарищам Ленину и Троцкому. Сидели мы с тов. Мироновым очень долго в приемной Совнаркома, ждали, пока кончится заседание Совнаркома, наконец, мы дождались, когда тов. Троцкий вышел из заседания. Мы подошли к нему, он с нами разговаривать не стал. Мы тогда решили во что бы то ни стало добиться приема у тов. Ленина. Нам посоветовали переговорить с т. Бонч-Бруевичем, с которым действительно имели длинный разговор, он нас внимательно выслушал и обещал доложить тов. Ленину и дал нам заверение оказать всяческую помощь, вскоре мы действительно имели результат».

Итак, обстоятельства сложились так, что фактически несколько дней белые повстанцы могли свободно развивать инициативу в Ярославле. Миронов свидетельствовал: «Наша ярославская организация почти целиком была уничтожена». Опорным пунктом, на котором удалось закрепиться красноармейцам, стала станция Всполье. Именно сюда прибыл новгородский ударный отряд Полякова, который никак не вписывался в планы тайной офицерской организации. И именно по этой причине железные дороги стали своего рода «красной цитаделью». Тот же Миронов, описывая события до своего отъезда в Москву, сообщал: «Как после выяснилось, основанием к этой резолюции стало заявление товарищей, которые только что приехали из Ярославля, что в Ярославле никакого восстания нет. Ввиду такого положения можно теперь со всей ответственностью утверждать, что не были сразу привлечены к ликвидации этого восстания такие силы, которые могли бы быть привлечены, и как длительность ликвидации восстания, так и размеры разрушения Ярославля поэтому были весьма значительны. Ревком Северных ж. д. по своему почину решил приступить к ликвидации восстания, для чего командировал из своего состава из Северных ж. д. ряд товарищей, среди которых были – Миронов, Андреев, Колкотин, Парфенов, Сазонов».

На какое-то время самым важным действующим лицом с «красной стороны» становится начальник свободного новгородского отряда Александр Петрович Поляков, в распоряжении которого на станции Всполье утром 6 июля 1918 года находились сводный пехотный батальон (470 бойцов) и отдельная кавалерийская часть из Старой Руссы (280 сабель). Сам он вспоминал: «В 1918 году с 15-го Апреля я формировал в г. Новгороде 1-ю красноармейскую часть: Новгородский образцовый батальон. Не закончил полного формирования и с получением инструкции, что в Ярославле затевается что-то неладное, срочно был командирован с новгородским сводным батальоном командиром такового в г. Ярославль (Новгородская губерния входила в Ярославский военный округ). Мотив посылки в Ярославль именно меня был таков, что в свое время подготовлявшееся в Новгороде восстание было ликвидировано мною без всякой крови. 30-го Мая я с вверенным мне батальоном выбыл в г. Ярославль и прибыл в Ярославль в первых числах июня». Когда стало ясно, что 6 июля в городе началось белое вооруженное выступление, Поляков решил перехватить инициативу. Вот как он описывал первые часы своих самостоятельных действий: «Не прошло и пяти минут, как вошел ко мне красноармеец и сообщил, что на военный склад явились какие-то люди, вроде как офицеры, но без погон, и стали снимать караулы, что последние стали сопротивляться и был открыт огонь и караул весь арестован. Прибывшие приехали на грузовике с пулеметами и увезли из складов несколько пулеметов и одну пушку. Я сразу сообразил, в чем дело, и приказал батальону в ружье, а сам бросился на станцию, взяв с собой члена партии (я был тогда еще беспартийным, и у меня даже не было и комиссара). Хотел связаться с городом, но город не отвечал, тогда, вызвав Начальника станции, я заявил, что объявляю станцию на военном положении, и приказал, чтобы он телеграфировал в обе стороны по ж. д., чтобы прекратить военное движение на Ярославль».

Поляков немедленно направился в распоряжение пехотного батальона, который тут же направил в атаку на артиллерийские склады, захваченные несколько часов назад белыми повстанцами. Сам он ехал верхом, поэтому значительно оторвался от передового отряда: «Красноармейцы двигались очень медленно, и я верхом на лошади полным карьером понесся на военные склады. Проехав квартала два, я был остановлен четырьмя молодыми военными в виде юнкеров, державшими винтовки на изготовке, на груди которых красовались георгиевские ленты и банты. Я говорю им „В чем дело?“, они в ответ – „слезай, узнаешь, в чем дело“, ссадив меня с лошади, повели к караульному помещению, где один из провожатых обратился к одному военному, у которого на фуражке была тоже георгиевская лента, бант, сказав ему: „Господин капитан. Вот привели какого-то командира, который ведет на нас наступление“. Капитан отдал распоряжение посадить меня вместе с ранее арестованными красноармейцами под арест». Если бы оставшийся безымянным капитан просто шлепнул Полякова на месте, как позднее предписывала поступать белым советская пропаганда, то мировая история, конечно бы, не пошла «по другому руслу», а вот судьба города Ярославля явно бы сложилась иначе. Поляков прекрасно понимал, что дальнейшие крупные неприятности не за горами: «Я сразу соображал – нельзя ли бежать, но оказалось, что нас охраняют какие-то солдаты, и, побеседовав с арестованными красноармейцами, я стуком кулака в стену вызвал капитана и заявил ему: „Я являюсь Начальником полка пехоты, двух батарей артиллерии и эскадрона кавалерии“ (последний прибыл тоже из Новгорода, и когда я повел наступление на склады, то командира эскадрона подчинил себе). Он заявил, что переговорит с господином Полковником, и минуты через три возвратился и спросил: „Вы что, бывший офицер?“ Я ему отвечал „да“». Отметим, до какой степени в тот момент некоторые наивные люди верили «офицерскому» слову. Вот и безымянный капитан на артиллерийских складах заявил Полякову: «Дайте мне честное офицерское слово, что Вы со своим отрядом не пойдете в г. Ярославль, тогда мы Вас освободим». Поляков, не моргнув глазом, дал «слово», верить которому, как может догадаться читатель, не стоило.

Избежав плена, Александр Поляков продолжает атаку, захватывает склады, а всех находившихся там после короткого допроса ставит к стенке. Сам Поляков об этом вспоминал с пугающей злорадностью: «Заявив капитану, чтобы отдали мою лошадь и оружие, мне последние сейчас же выдали, а лошадь, говорит капитан, я сам сию минуту Вам приведу. Поднятием своей руки я наступление моей роты остановил, приказав комроты собрать комвзводов и отдельных командиров. В этот момент капитан подводит и передает мне лошадь. Взяв от него лошадь, я тут же сказал моему комсоставу, что это капитан, который арестовал меня, и приказал взять его. Один из комвзводов тут же уложил его выстрелом из нагана». Так белые повстанцы потеряли возможность использовать артиллерию, которая имелась на складах, равно как лишились пополнения запасов снарядов для тех самых двух орудий, которые оказались в их распоряжении в первые часы выступления.