— Жан де Жизор, естественно, повел себя иначе, — вздохнул Робер де Шомон.

— Естественно, — кивнул Ричард. — Он поднял черную бровь, посмотрел на трубадура испепеляющим взглядом и ответил: «Да неужели! Дорогу сенешалю великого магистра тамплиеров!» Де Туар выхватил меч и взревел: «Нахал! Да тебя следует проучить! Будем драться не на жизнь, а на смерть!» Это была его роковая ошибка. Жан де Жизор выхватил свой меч, началась схватка, которая длилась недолго — первым же ударом сенешаль рассек трубадуру шею и ключицу. Виконт рухнул на пол, обливаясь кровью и ревя от боли. К де Жизору бросились видевшие сей неравный поединок трубадур Гираут де Борнель и двое жонглеров — Иснар и Сордель. Они схватили его за руки, ибо тот снова занес свой меч, но было и без того уж поздно — несчастный де Туар лежал в луже крови без дыхания. Старое сердце не вынесло боли. Все глубоко скорбели, оплакивая Клитора.

— А Жан?

— Любой другой на его месте тотчас бы покинул Тулузу, — скрипнул зубами король Англии. — А эта сволочь лишь на третий день соизволила убраться. Ему плевать было, что отовсюду льется на него ненависть. Кажется, он даже наслаждался всеобщей неприязнью.

— Есть люди, которые обожают, когда их боятся и ненавидят, — сказал Амбруаз. — Таковы, наверное, были Нерон и Калигула.

— А еще спустя два года Жан де Жизор убил Томаса Лондонского, — сказал Ричард.

— Однако все же его имя никогда не значилось среди упоминаемых убийц Бекета, — возразил Амбруаз.

— Однако все же я утверждаю, что именно он был главным виновником этой смерти, — возразил Амбруазу король.

— И я могу подтвердить, — вставил Робер, — что, когда Жан приехал в Париж на встречу с великим магистром де Сент-Аманом, я повидался с ним и с глазу на глаз спросил: «Жан! Правда ли, что ты своею рукой убил архиепископа Томаса Кентерберийского?» Так он мне ничего не ответил. Посмотрел на меня своим черным взглядом, сощурил зрачки и презрительно усмехнулся.

— В ту зиму, — снова заговорил король Англии, — я приехал в Бретань, чтобы присутствовать на коронации моего старшего брата Анри. Архиепископ Йоркский венчал его короной Англии в качестве полного наследника своего отца. Вражда между моим отцом и Томасом Лондонским, которая ненадолго затихла, вновь вспыхнула, когда архиепископ не подписал ни одно из соглашений кларендонской конституции. При дворе его снова перестали именовать вежливо примасом Англии, а вновь презрительно величали по фамилии — Бекет. Отец же и вовсе говорил о нем: «сарацинкин сын»[39]. Узнав о том, что коронация Анри поручена не ему, а архиепископу Йоркскому, Томас, сидя в Кентербери, пришел в бешенство и прислал отцу гневное письмо. Тогда отец приказал отдать под суд троих епископов, которые подозревались в незаконном присвоении себе государственного имущества. Все трое были из числа любимцев Томаса Бекета. В ответ сарацинкин сын разозлился так, что отлучил от Церкви Йоркского архиепископа и всех епископов, участвовавших в коронации моего старшего брата. В это время мы переехали в Бордо. Это была счастливая пора, когда мы впервые с отцом подружились. Увы, сия дружба быстро рухнула, подобно кое-как построенному дому. Помню, мы сидели за обедом, отец милостиво выслушивал мои рассказы о жизни при дворе Раймона Тулузского, вдруг входит гонец с известием о новом деянии Томаса. Отец пришел в неописуемую ярость и, топая ногами, воскликнул: «О Боже! Почему среди преданных мне людей не найдется ни одного смелого рыцаря, способного избавить меня от беспокойного попа?!» Я имел дерзость заметить ему, что он произносит страшные слова. Тут он как заорет на меня: «Прочь, отродье Элеоноры! Уйди с глаз моих долой! Почему я должен приспосабливаться к тебе, а не ты ко мне? Прочь, щенок!» После таких слов я не мог оставаться рядом с ним за одним столом, резко поднялся и пошел прочь. Когда я выходил из зала, то увидел Жана де Жизора. Он и еще четверо рыцарей, из коих двое были явные тамплиеры, с самым решительным видом покидали помещение. Когда он оглянулся и мельком посмотрел на меня, мне от души захотелось снова показать ему язык, и я зря не сделал этого.

— А потом он и эти рыцари отправились в Англию, — продолжил вместо Ричарда летописец Амбруаз, — и убили Бекета. Вернувшись же к королю Англии, они доложили вашему отцу, что выполнили его приказ.

— К сожалению, я тогда уже не был при дворе отца и не видел, как они докладывали о выполнении приказа, которого отец, в сущности, не отдавал, — ответил Ричард. — Говорят, отец хотел даже схватить убийц и предать их суду, чтобы доказать, что он не отдавал чудовищного приказа. Но все были страшно перепуганы, и к тому же негодяи находились под опекой довольно сильного отряда тамплиеров. И их никто не осмелился тронуть. Кроме того, многие ведь признали, что, в сущности, сенешаль Жан и впрямь выполнял приказ короля Генри, пусть это был и косвенный приказ. Желание монарха — закон для его подданных, и даже если несколько рыцарей оказались чересчур рьяными исполнителями, это никак нельзя поставить им в вину. И вся тяжесть преступления легла на плечи моего несчастного отца. А я, вдрызг разобиженный на него, встал на сторону тех, кто насылал на голову отца всевозможные проклятья. Бедный, бедный отец! С этого началась наша долгая вражда, закончившаяся тем, что я свел его в могилу. И чем бы вы ни пытались меня оправдать, косвенно или не косвенно, а я, и только я, истинный виновник его преждевременной смерти. И как бы то ни было, а некоторая часть моей великой вины за отцеубийство ложится на сенешаля ордена тамплиеров Жана де Жизора.

— Бог наказал его уродливыми детьми, — сказал Робер де Шомон. — У него есть приемная дочь, которая вышла замуж уже там, в Палестине, и награждает сенешаля Жана какими-то полудурками. Боюсь, рано или поздно он всех их запихнет в мешок и утопит в море. Он ведь человек без души. Он нисколько не боится творить пакости. Мне доподлинно известно, что крестовый поход на Мекку был тоже ловко подстроен сенешалем Жаном.

— Крестовый поход на Мекку? — удивился Герольд де Камбрэ.

— Имеется в виду глупейший поход барона де Шатильона, — пояснил король Ричард, — закончившийся полной гибелью его безрассудного войска.

— Стало быть, и к этому походу приложил свою лапу Жан де Жизор? — спросил Амбруаз.

— Могу поклясться на Библии, — прижал руку к сердцу Робер. — Как известно, замок Керак, построенный еще достославным Гуго де Пейном, расположен на юго-восточной границе Иерусалимского королевства и долгое время служил единственным крайним форпостом. Затем крестоносцы построили целую цепь замков, имеющих между собой факельную связь. Эта цепь проходила через Монреаль и розово-каменное ущелье Петры до самого побережья Акабского залива Красного моря, где располагалась крепость Айла. Цепь лежала прямо на дороге между Сирией и Египтом. Во время войн Саладина сначала с фатимидами, а затем с зенгидами его войска, проходя по этой дороге, платили мзду крестоносцам. Теперь нить хорошо укрепленных замков оказалась клином, расщепляющим владения Саладина на восточные и западные. Ясней ясного становилось, что чем больше будет Саладин набирать силу, тем сильнее его будет щекотать желание захватить эти лакомые замки. Но до поры до времени султана отвлекали всякие важные дела на востоке его империи. В эту пору барон Рене де Шатильон, ставший сеньором Керака еще при короле Амальрике, развернул в краях, известных нам по Библии как страна моавитян, бурную деятельность. Пользуясь тем, что Саладин занят войной со своим лютым соперником, мосульским атабеком, Рене стал беззастенчиво грабить все караваны, идущие из Египта в Сирию или из Сирии в Египет. Поначалу он всего лишь завышал таможенную плату, а теперь и вовсе стал отбирать весь товар. Если же купцы, естественно недовольные таким обращением, старались защитить свое имущество, они подвергали себя смертельной опасности.