Обе дочери Аллена, Джоан и Кловер Тодд, известная как Тодди, в раннем возрасте были забраны из школы и обучались в неформальной академии в поместье их соседа по Лонг-Айленду Арчи Рузвельта. Там они читали романтическую поэзию и играли с избранной группой других детей, среди которых был племянник Рузвельта Кермит, который впоследствии стал работать на Аллена и вошел в историю как сотрудник ЦРУ, руководивший свержением иранского правительства. Джоан вышла замуж за видного австрийца, затем развелась с ним и вышла замуж за другого австрийца, дипломата. Она вернулась в США и прожила, по-видимому, полноценную жизнь.

Ее старшая сестра, Тодди, была менее счастлива. Она, очевидно, унаследовала от матери склонность к депрессиям и периодически переживала психологические "кризисы", которые практически парализовывали ее. Эмоциональная неуравновешенность нарушала ее жизнь как дома, так и в школе. В возрасте около 20 лет она сбежала от спортсмена из колледжа, которого мать наняла для обучения спорту ее брата. Она вышла за него замуж, но брак вскоре распался. Позже она вышла замуж за норвежского банкира и переехала с ним в Лондон. Симптомы болезни не ослабевали, и на протяжении всей жизни ей требовалась госпитализация.

Братьям Даллесам также пришлось иметь дело со своей независимой сестрой Элеонорой, которая, к огорчению Фостера, отказалась от супружеской анонимности и подчинилась семейному кодексу. Вскоре после получения степени доктора экономических наук, написав диссертацию о причинах инфляции во Франции, Элеонора посетила Париж и на вечеринке на Монпарнасе познакомилась с пожилым разведенным американцем Дэвидом Блондхеймом. Они начали встречаться, и когда через несколько месяцев ее родители приехали навестить ее, она сообщила им о своей помолвке. Преподобный Даллес, который уже был нездоров, был потрясен этой новостью, поскольку Блондхейм происходил из ортодоксальной еврейской семьи. Фостер тоже был недоволен и пытался отговорить сестру от брака. Не желая причинять себе лишних страданий, она решила, что вместо свадьбы тихо переедет к своему возлюбленному. Блондхейм также скрывал роман от своих родителей, зная, что они тоже не одобрят "смешанную" пару. Наконец, после смерти преподобного Даллеса в 1931 году они поженились. На свадьбе не присутствовал ни один родственник жениха или невесты.

Дискомфорт, который испытывала семья Элеоноры от этого межкультурного брака, отразился в презрении к ее мужу. Брат Дэвида Блондхейма разорвал с ним отношения и сказал, что он навсегда исключен из клана Блондхеймов. Он и без того страдал депрессией, а эта новость просто опустошила его. Сообщения о тяжелом положении евреев в Европе еще больше расстроили его. Когда весной 1934 г. Элеонора сообщила ему о своей беременности, он отреагировал не радостью, а чувством вины за то, что стал отцом полухристианского ребенка в тот момент, когда выживание евреев было под угрозой. Осенью того же года, незадолго до рождения ребенка, он покончил с собой. Элеонора была раздавлена. По предложению Фостера она отказалась от своей супружеской фамилии, чтобы отгородиться от воспоминаний о трагедии.

* * *

Вскоре после инаугурации президента Франклина Рузвельта в 1933 г. он пригласил Аллена и пожилого ветерана мировой дипломатии Нормана Дэвиса, сколотившего состояние на торговле кубинским сахаром, в Белый дом для беседы. Они сидели на задней веранде с видом на монумент Вашингтона. Аллен, будучи частным адвокатом в возрасте около тридцати лет и республиканцем, чувствовал себя как дома, консультируя Рузвельта. Его происхождение и воспитание подготовили его к комфортному пребыванию в столь высоких кругах.

"Это была почти неофициальная встреча, - писал он потом Кловеру, - и президент не стал ничего изображать".

В конце беседы Рузвельт попросил этих двух людей отправиться в Европу в качестве его эмиссаров. Они должны были остановиться в Лондоне, чтобы урегулировать спор с Великобританией по вопросам разоружения и военных репараций, а затем отправиться в Париж на экономическую конференцию. Через несколько дней они отбыли в Европу, где провели ряд встреч с премьер-министром Великобритании Рамзи Макдональдом, премьер-министром Франции Эдуаром Даладье и другими государственными деятелями. Но больше всего им хотелось встретиться с пламенным лидером национал-социалистов, только что пришедшим к власти в Германии.

Так случилось, что в день сорокалетия Аллена - 7 апреля 1933 г. - он ехал на поезде в Берлин, чтобы встретиться с Адольфом Гитлером.

В четыре часа пополудни обоих эмиссаров проводили в Рейхсканцляй, который располагался прямо напротив Вильгельмштрассе, напротив американского посольства, где тринадцать лет назад Аллен служил младшим дипломатом. Это были одни из первых иностранных делегаций, принятых фюрером. Премьер-министр Даладье сказал Аллену в Париже, что у Гитлера нет четких внешнеполитических идей, и их встреча подтвердила это. Гитлер долго говорил о несправедливости суровых репарационных выплат и настаивал на том, что он выступает за всеобщее разоружение. Он бессвязно обсуждал самые разные темы - от гражданской войны в США до вероломства Польши. Когда Дэвис спросил его о сообщениях об "эксцессах" против диссидентов, Гитлер, хорошо осведомленный о роли своих гостей в мировых финансах, ответил, что он просто наводит порядок, "чтобы защитить миллионы иностранного капитала, вложенные в Германию".

Во время пребывания там Аллена банды нацистских головорезов избивали евреев на улицах Германии, но он вернулся домой без враждебности к Гитлеру. Однако когда через два года он вернулся в Берлин, условия оказались еще хуже, и у него сложилось, по его словам, "зловещее впечатление". Его беспокоили истории, услышанные от клиентов-евреев, и волновали последствия того, что работа Sullivan & Cromwell способствовала росту финансовой и промышленной мощи Германии. Нацизм стал первым и единственным важным вопросом, по которому у братьев Даллес возникли серьезные разногласия. Аллен чувствовал, к чему все идет, и хотел избавить Sullivan & Cromwell от клейма сотрудничества. Фостер не мог смириться с тем, что ему придется отвернуться.

Несмотря на пожизненную преданность Франции, которая наградила его орденом Почетного легиона за работу над Версальским договором, ни одна страна не привлекала Фостера так сильно, как Германия. Его отец изучал богословие в Геттингене и Лейпциге и восхищал его рассказами о богатых интеллектуальных традициях этой страны и ее роли в Реформации. Он впервые посетил эту страну, когда был еще подростком. На Парижской мирной конференции он безуспешно доказывал, что Германию не следует принуждать к сокрушительным репарационным выплатам союзникам-победителям, а позже пришел к убеждению, вероятно, правильному, что, настаивая на этих выплатах, мир подталкивал Германию к агрессии. В период между мировыми войнами, когда юридическая практика Фостера приобрела поистине глобальный характер, он наиболее усердно занимался Германией. К тому времени у него уже сформировалась эмоциональная привязанность, основанная на восхищении многовековыми достижениями