«Дело Апостола», как его окрестили с подачи хваткого тележурналиста, еще долго занимало первые полосы газет и не сходило с телеэкрана. На протяжении года появлялись новые свидетели, но ни один из них не давал обоснованных показаний. Сам Истрия вины своей не отрицал, на каждом допросе высокопарно рассуждал о свободе Корсики, о национальной идее и о праве своего народа на самоопределение, не обронив и крупицы сведений о том, кто и как помог ему организовать это преступление. Его показания сводились к простой формуле: приговорил, выследил, выстрелил.

Журналисты принялись обвинять власти в некомпетентности, в попытке сокрыть истинное положение вещей и в сговоре с криминалитетом. Прессу лихорадило: «Как объяснить тот факт, что следствие, в чье распоряжение предоставлены лучшие ресурсы правоохранительной системы, до сих пор не пришло ни к каким внятным заключениям? Можно ли найти оправдание тому, что, несмотря на полсотни террористических актов, организованных на острове руками националистических группировок за истекшие два года, дознание упорно пытается идти по ложному следу? Скоро нас попытаются убедить, что Истрия совершил банальную вендетту, услышав тягучее voceru[13] своей родной сестры!»

* * *

Старший следователь Люк Белло был подавлен, и у него были для этого все основания: крупный процесс, которым он занимался уже почти год, буксовал на ровном месте. Свидетели появлялись и исчезали, оставляя за собой десятки страниц пустых показаний, ни одно из которых не выглядело достоверным и не могло использоваться в качестве доказательства в суде.

Орудие убийства не найдено, точный мотив не определен. Все, чем располагало следствие, — это признание самого Истрия и факт его задержания на месте убийства. Однако, как известно, основной принцип презумпции невиновности гласит: «Обвиняемый невиновен, пока не доказано обратное».

Но кто и как это может доказать?

Потянув за тесемочки служебной папки, Белло принялся в который раз перебирать листки, исписанные крупным наклонным почерком. Должна же быть хоть одна зацепка…

Но ее не нашлось.

Раскрываемость преступлений на острове в последние годы была пугающе низкой, профессионализм криминалитета и коррумпированность властей возрастали синхронно. Все свидетели оказывались либо «хорошо подготовленными», либо как следует запуганными, вещдоки уничтожались, а секретная информация просачивалась за пределы официальных кабинетов с немыслимой скоростью. Этот случай не стал исключением, просто в силу обстоятельств оказался делом государственного масштаба.

Нагнувшись, следователь достал из портфеля свою старую армейскую фляжку и сделал пару глотков. Обжигающая жидкость вспыхнула в горле, мгновенно заставив кровь бежать задорнее. Начальство во время вчерашнего внутреннего совещания дало ясно понять: его профессиональная репутация и тщательно выстроенная карьера находятся под ударом — либо дело будет в ближайшее время раскрыто, либо…

В тишине сумерек раздался дребезжащий звонок телефонного аппарата. На том конце прозвучал хорошо поставленный голос личного секретаря министра внутренних дел Марселя Готье.

Да, конечно, он первым же рейсом прибудет в Париж. Да-да, и все документы… безусловно!

Повесив трубку, Белло едва смог перевести дыхание.

Встреча проходила в основной резиденции министра, небольшом трехэтажном особняке, расположенном за витой решеткой ухоженного парижского сада.

Следователь пристроился на краю бархатного стула в по-утреннему сумеречной приемной, расположив пухлый портфель у себя на коленях. Этой встречи он ждал, как приговора, осталось лишь ее пережить. Бронзовые купидоны, вальяжно раскинувшиеся по обе стороны от широкого камина, надменно улыбались, словно им доставляло удовольствие наблюдать за агонией посетителя. Портьеры бордового бархата, плотно закрывавшие окна от дневного света, тоже ничего хорошего не сулили.

Наконец массивная дверь распахнулась, приглашая его войти.

Холеный сорокапятилетний министр был одет неформально: светлая рубашка удачно подчеркивала свежий теннисный загар, а форма замшевых туфель, облегавших узкую стопу политика, не оставляла сомнений в том, что над ними потрудились лучшие парижские мастера.

Готье был любезен и, судя по всему, настроен доброжелательно. Его вкрадчивый голос обволакивал, усыпляя подозрительность оппонента. Белло стало понятно, как столь молодой человек ухитрился сделать головокружительную карьеру, обойдя многих заслуженных деятелей политической сцены. Образованный, умный, обходительный, он обладал холодным рассудком и полной уверенностью в собственном превосходстве. Министр умел ловко манипулировать людьми, интуитивно нащупывая ахиллесову пяту собеседника в считаные секунды. В дебатах и дискуссиях ему не было равных: никогда не поддаваясь эмоциям, он препарировал собеседника легко и непринужденно, вовремя предъявляя убийственно верный аргумент.

Казалось вполне закономерным, что единственной его слабостью были женщины. Последние с готовностью сменяли друг друга по мере продвижения «милого друга» по карьерной лестнице.

Дважды женатый функционер на этом останавливаться явно не собирался. Около года назад, сразу по окончании очередного бракоразводного процесса, пресса подняла шум по поводу отношений Готье с супругой известного парижского тележурналиста. Последний узнал об измене жены из газет, после чего оказался прикован к постели, не в силах оправиться от инсульта. Развод и заключение нового официального брака при таких обстоятельствах казались невозможными, поэтому роман Марселя Готье с красавицей Валери Брунетти продолжал носить неформальный характер.

Белло было хорошо известно и другое обстоятельство: Валери приходилась приемной дочерью мэру одной из корсиканских коммун. Поговаривали, что в последнее время влюбленный министр часто бывал на острове, приобрел там небольшое имение и был хорошо знаком с местной правящей верхушкой. Неудивительно, что эту сторону своей жизни политик старался не афишировать.

Сначала их беседа развивалась по стандартному сценарию. Но по мере углубления в подробности дела Готье, начавший было терять терпение, внезапно заинтересовался одной из второстепенных свидетельниц, некой Клер Дюпон, которая вместе со своей матерью проезжала по улице Генерала Леклера в вечер убийства. С ее слов, она видела в полумраке фигуры двоих мужчин, один из которых по описанию был похож на префекта, второй же… мог быть кем угодно.

— Я рекомендую вам повторно вызвать эту свидетельницу, провести опознание, проверить еще раз возможные неточности в протоколе допроса. Такая тактика может дать неожиданный результат. Раз рыбак Истрия молчит как рыба, — каламбур, по всей видимости, был призван слегка разрядить обстановку, — нужно попытаться разговорить кого-то еще.

— Да, но она не располагает ровным счетом никакими уликами… Даже если мадам Дюпон опознает подозреваемого и подтвердит, что именно его она видела на месте преступления в тот вечер, у нас нет доказательств, что он спустил курок.