Тяжелая дверь спальни тихо скрипнула.

Анна с трудом разлепила веки. Ночь прошла беспокойно, ее опять мучили кошмары. Харис же, как всегда, спал крепким сном универсального солдата: строго на спине, вытянув руки поверх одеяла и размеренно дыша.

Она приподнялась на локте и взглянула на его расслабленное лицо: оно могло принадлежать только человеку, никогда не совершавшему дурных поступков.

В узком просвете дверной щели что-то мелькнуло.

«Опять подслушивала… Господи, и что ей неймется».

Скоро уже год, как они жили вместе с матерью Хариса. Старушка не требовала повышенного внимания, передвигалась бесшумно, ела мало, но во все совала свой нос. Когда они только поженились, она восприняла «иностранку» настороженно, но тот факт, что Анна была православной, русской с греческими корнями, постепенно ослабил беспокойство свекрови.

Анна очень старалась вписаться в заданный жизнью сценарий: посещала по воскресеньям церковь, присутствовала на бесконечных крестинах и свадьбах, ходила с мужем на ужины к его друзьям, где они просиживали часами, перемывая кости греческим политикам, обсуждая последние глянцевые сплетни и демонстрируя друг другу атрибуты успеха и благосостояния.

Несмотря на все старания, Анна ощущала себя синицей в джунглях. Во-первых, она совершенно не умела притворяться, и все ее попытки поучаствовать в разговоре сводились к тому, что она улыбалась и поддакивала собеседнику, думая при этом о своем. Во-вторых, ей явно не хватало светского лоска. Гречанки обожали броские наряды, обувь на вызывающе высоком каблуке, не пренебрегали украшениями и ярким макияжем. Анна со своей мальчишеской короткой стрижкой, спортивно-городским стилем и неспособностью непринужденно носить дизайнерские сумки казалась себе угловатой студенткой, случайно затесавшейся в компанию роскошных поп-див.

Отдельной проблемой оказалась разница в восприятии такого естественного явления, как юмор. Анна выросла в семье, где никто ни на кого не повышал голоса, и если между родителями и происходило выяснение отношений, то это больше смахивало на обмен колкостями и остроумными шутками, чем на ссору. Ее отец обладал редкой способностью подмечать комичные стороны повседневной жизни и людских характеров. Его тонкие ироничные полунамеки зачастую были понятны только Анне — это был секретный язык общения, на который они переходили, как только оказывались в кругу посторонних людей. Греческий же юмор был бесхитростен, прямолинеен и не нес никакого скрытого смысла. При этом сами греки очень любили посмеяться, они громко шутили между собой в рейсовых автобусах, с экранов телевизора, в радиорекламе и даже в строгой обстановке административных инстанций.

Когда два года назад она приняла предложение Хариса и решилась переехать в Афины, казалось, что долго привыкать не придется. Греция представлялась ей солнечной, бесконечно дружелюбной страной, язык и культуру которой она знала с детства. На деле оказалось немного по-другому. Анна упивалась светом, сочившимся изо всех щелей триста дней в году, наслаждалась красками окружающей природы, но никак не могла обзавестись друзьями.

В общении как таковом недостатка не ощущалось: греки были открытыми, гостеприимными людьми, готовыми в любой момент помочь и словом, и делом. По выходным они с Харисом часто устраивали застолья в голубых тавернах у моря или посиделки небольшой компанией у себя в саду. Но ей не удавалось сблизиться с кем бы то ни было по-настоящему, все разговоры получались поверхностными, светскими, и она постепенно свыклась с ролью чудаковатой иностранки, полностью погруженной в себя. Харис поначалу был внимателен, старался проводить как можно больше времени рядом, но постепенно жизнь вошла в обычное русло, он пропадал в клинике дни и ночи напролет, и даже дома вел себя сдержанно и слегка отчужденно.

Анна не раз задавала себе вопрос: а не поспешила ли она с замужеством и переездом?

Но в памяти мгновенно всплывала Москва, их тесная квартирка в Проточном переулке, мамины заплаканные глаза…

Отец умер внезапно.

Ранним весенним утром, как обычно, выпив чаю и взяв из почтового ящика пару газет, он сел в троллейбус и отправился на работу. Ему досталось место у окна, что было несомненной удачей в вечно переполненном московском транспорте. Троллейбус мерно продвигался по Садовому кольцу, делая запланированные остановки, впуская и выпуская толпы горожан всех возрастов и национальностей.

И только один пассажир никуда не спешил.

Он сидел, прислонившись виском к широкому стеклу, и, казалось, наслаждался видом московских улиц.

Во время пересменки водитель хотел было растолкать уснувшего гражданина, но когда подошел к нему поближе, увидел его застывшие глаза и все понял.

О болезни они узнали не сразу. Отец долгое время скрывал от жены и дочери свой диагноз, а когда все открылось, предпринимать что-либо было уже поздно, оставалось лишь надеяться на эффективность прописанного лечения и здоровый образ жизни, которому он никогда не изменял.

Постсоветская медицинская система не могла предложить ему ничего, кроме облезлых больничных стен и скудного набора отечественных лекарств. Правда, одна из крупных западных фармацевтических компаний выпускала препарат, способный продлить отцу жизнь. Но он не входил в официальный государственный реестр, а значит, был доступен только за наличный расчет и стоил баснословных денег. Отец не допускал и мысли о том, чтобы потратить все сбережения на себя, поэтому предпочел скрыть правду от семьи.

Главным и единственно значимым его проектом всегда была Анна.

В шестилетнем возрасте, когда ее отвели в подготовительный класс ташкентской школы, она никак не могла усидеть на месте: все вертелась, вставала из-за парты, подпрыгивала, чем вызывала нарастающее недовольство учителей. Отец обожал свою непоседу, отказывался выслушивать какую-либо критику в ее адрес и нашел мудрое решение: Анну отдали в балетную школу. У девочки обнаружились исключительные данные и абсолютный слух, чем, наверное, и объяснялась та легкость, с которой она усваивала языки.

После переезда в Москву Анна была зачислена на общеобразовательный поток Московской государственной академии хореографии, старейшего театрального вуза пока еще не распавшейся страны.

Фрунзенская набережная, река, яблоневый бульвар, старые сталинские дома с окнами-фонариками — именно такой она запомнила Москву, где жила и училась целых десять лет. Отец мечтал увидеть ее на большой сцене, но его внезапная смерть положила конец всем московским планам.

Мама была сломлена, во всем винила «эту бездушную каменную махину», которая перетерла жерновами ее счастливую семейную жизнь. Долгие годы она стремилась вернуться в Ташкент, и вот теперь, когда дочь выросла, а муж безвозвратно ушел, путь назад оказался для нее открыт.

Анна же за несколько месяцев до смерти отца встретила Хариса. Зрелый, мудрый, надежный, он по-отечески опекал ее и поддерживал, распахивая перед ней дверь в новую реальность, которая давала ей шанс сменить обстановку и забыть о случившемся. Свой выбор она обдумывала недолго, он был сделан под давлением обстоятельств, и Анна даже не пыталась себя в этом обмануть.