холме и, глядя на этот позорный разгром, морщился, кусая от бессилия губы, и слезы текли по его щекам. Он пытался не слышать хриплого карканья Мстислава Черниговского и его воевод, все еще стоявших лицом к врагу… Кругом бежали. Бежали позорно, роняя оружие; падая на колена и прикрывая руками головы, ждали ударов татарских сабель. Позор!

Да разве уйдешь на безлесье от сытых коней?!

Но не один Попович от этого зрелища ошарашился. Мстислав Старый, так тот вообще чуть не умер от инфаркта. Сначала тоже глазам своим не поверил. Разве могут монголы гнать русских, а не наоборот? Такое только в кошмаре может привидеться!

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — только и повторял киевский князь, забыв все другие слова.

Что произошло, где была допущена роковая ошибка и в чем?

Однако в этой сложной обстановке киевский князь в истерику не впал и головы не потерял. Видя со своего холма всё происходящее, Мстислав Старый держался одной рукой за сердце, а другой, сжатой в кулак, грозил непонятно кому, то ли Мстиславу Удатному, то ли монголам.

Попович буквально подлетел, а не подбежал к Мстиславу.

— Рубят нас по одному поганые. И ты не пойдёшь их выручать?!

— Кого?! — удивился Мстислав. — Ты что, сам не видишь, что их уже не спасти!

— Самому спасаться, когда брат твой гибнет, тоже грех, и грех непростимый!

— Ты же сам всё видишь, сокол. Как только мы спустимся, нас просто сметут. И их не спасём, и сами попусту головы сложим.

— Эх! — прочертил в воздухе черту кулаком Попович.

Над Мстиславом Старым можно было потешаться сколько угодно, но трусом он не был, а был он в этой степи единственным, кто дал врагу настоящий отпор. Он оказался умнее их всех, глупых храбрецов, напрасно сгинувших в этом роковом споре!

Надо сказать, что зло думал киевский князь не только о врагах, но и о Мстиславе Удатном. Во многом виноват был галицкий князь. Если бы он не спешил, если бы дождался двух своих собратьев, шедших за ним по пятам от самого Киева, если бы они объединились, то сейчас не они, а монголы бежали бы с поля брани. Сгубило всех Мстиславово честолюбие. А ведь все могло бы быть совсем иначе.

Скоро всё внизу было кончено.

Монгольский полководец шагом ехал на своём маленьком мохнатом коне по полю битвы, озирая горы трупов. Сколько тут их? Сотни? Быть может, даже тысячи?

А навстречу ему гнали нестройную толпу обезоруженных, израненных пленных. В ожидании приказа остановились.

То, что сказал монгол, с возвышенности было не слышно, да и непонятно, но суть приказа, судя по дальнейшим действиям охраны, была такова:

— Приказываю перебить всех оставшихся пленных!

Тотчас толпу пленных окружили конные и начали рубить безоружных, точно мечущееся, загнанное зверье. Через несколько минут всё было кончено. Только вороны с утробным карканьем припадали к телам на своём вороньем черном пиру, а когда приближались люди, лениво перелетали на новое место.

Казалось бы, бой окончен, и победившие татары, как их называл Мстислав Удатный, подобно всем степнякам соберут свои кровавые трофеи и уйдут восвояси. Но монголы отличались от всех степняков, с которыми имели дело на Руси раньше. Они должны были уничтожить противника целиком. Всех до единого!

Поэтому вскоре, оставив у подножия возвышенности своих скакунов, монголы полезли на штурм киевского лагеря, который, по их мнению, должен был быть деморализован увиденным.

Отсюда, с холма хорошо были видны все приготовления монголов. Даже не глядя вниз, а по сосредоточенным лицам воевод было ясно, что сейчас пойдут на приступ.

И действительно, фигурки внизу пришли в движение и стали приближаться. Стрелы густо падали на разделявшие бойцов преграды. Уже слышался звон мечей и копий. Дело дошло до рукопашной.

Нападающих сразу же постигла неудача.

Другие плюнули бы на все и ушли, но татары ещё несколько раз пытались взять штурмом киевский лагерь, и каждый раз их ожидала неудача. Под опытным руководством бывалых воевод лагерь удалось отстоять. Монгольские военачальники: Черкан и Тешкан, оба в расцвете сил, оба — кровь с молоком, лично водили своих людей в атаку. Но и это не помогло.

Вслед отступающим монголам с холма нёсся оглушительный гогот:

— А побили мы их, чертей!

Накопившееся нервное напряжение нашло выход. Оказалось, что этих страшных кривоногих бесов, растоптавших лучшие русские полки, можно бить. И бить крепко.

Сбивчивы и противоречивы были мысли Мстислава Старого в эту минуту. Он озирал с высоты холма поле победной для него схватки, но даже сейчас его не оставляло чувство надвигающейся катастрофы. Точнее сказать, оно захватывало его. Сейчас им удалось удержаться и скинуть врага, а что будет дальше?

На холме лежали трупы врагов, а в степи у его подножия горели костры, их было очень много, так много, что горизонт светился, будто только что зашло солнце. В пламени костров суетились маленькие темные фигурки, слышались чужие гортанные крики…

Уходить обратно в степи монголы явно не собирались. Они были настойчивы и упрямы.

Началась осада. Как назло, в эту пору стояла жара. Солнце плавилось, истекало жаром почти над самой головой. И не было от него укрытия. Только текли, истончаясь, высокие призрачные облака, да коршуны, недвижно распластав крылья, парили в вышине.

Дело принимало дурной оборот. Перспективы радости не представляли. Пробиться без боя монголы не давали, а потому выход из лагеря даже всем войском грозил большими неприятностями. На что способен враг, в русском стане уже хорошо себе представляли. Но оставаться долго на вершине этого холма тоже не представлялось возможным. Жару ещё можно было перетерпеть, а вот отсутствие воды — нет. Даже когда ставили лагерь, никому не могло прийти в голову, что они окажутся в длительной осаде и без всякой возможности добраться до реки, которая протекала поблизости. А сейчас близок локоток, да не укусишь!

Палит. Губы запеклись. Едкий пот заливал глаза, щекотно тёк по спине. «Водицы бы испить. Студёной, — подумал Попович, отирая тыльной стороной ладони горячий пот с лица. — Полжизни отдал бы за глоток грозовой воды».

Заняться было нечем, и все, за исключением часовых, точили оружие и чинили доспехи, готовясь к новой встрече с врагом. Только мокрые физиономии блестели на солнце.

Войско впало в уныние и начало терять надежду: вылазки ни к чему не приводили, а еда становилась все хуже и хуже. Но самое главное, кончалась вода. Надежда только на то, что монголам надоест эта бесконечная и бестолковая осада раньше.

И вот, когда стало уже совсем невмоготу, на склоне холма показался всего один