Статуи беспорядочно изобиловали в небольшом парке. Фигуры недвижимых, молчаливых мужчин, застывших в той или иной позе, устремляли взоры вдаль, а ведь эти мужчины некогда двигались, любили, смеялись: Шопен с недвижимыми пальцами, под какими умерла музыка, Мопассан, чьи застывшие пальцы не могли больше писать, но, разумеется, и они не были настоящими, они представляли собой копии людей, сочинявших музыку и прозу, только не настоящие: они тоже были fabriques.

На родном языке Джо «fabriques» соответствовало слово «дурачество», и Джо подумал, какой смысл в этой разнице языков. Действительно ли дурачество существовать в мире, являющемся подделкой, мире не настоящем, а созданным, лишь чтобы казаться таким? Или существование само по себе что-то значит, статуи, даром что ненастоящие, тем не менее существовали как напоминание о былом, как зарубки памяти на территории теней и полуправд, каким было прошлое? Кружа по парку, он высматривал аллеи, проходящих людей, выслеживал преследователей, кого угодно, кто мог бы следить за ним, присматривался к теням, каких не должно было бы быть… и тут далеко ходить не пришлось, поскольку они шли прямо на него, втроем, и все улыбались, что никогда, как воспринимал Джо, не служило добрым предзнаменованием.

Их было трое, и все одеты в черные костюмы, когда-то, должно быть, бывшие новыми, при черных галстуках, что придавало им вид гробовщиков или (пользуясь еще одним термином из расхожего чтива) банды. И еще одно словечко из популярных романов мелькнуло в голове у Джо: «В-люди», люди от Власти.

Был в них душок власти. Подойдя к Джо, они выстроились вокруг него неровным полукольцом, лыбясь ему при этом как давно утраченному другу. Тот, что стоял посередке, был седовласым и самым старшим из троицы. Стоявшие по обе стороны от него были моложе, с зализанными назад черными волосами, у того, что слева, под правым глазом виднелся небольшой малозаметный шрам, похожий на стекающую слезу.

– Джо, Джо, Джо, – заговорил тот, что посередке, – что это ты затеваешь?

– Разве я вас знаю?

Он не был настолько испуган, как, по-видимому, они полагали. Но ведь он ожидал их, ждал, что кто-нибудь рано или поздно появится, и их появление разве что облегчения не принесло. Вполне могли быть теми, из Вьентьяна, только он почему-то так не думал. Следить за ним они следили, это так, но Джо считал, что следить им не нравится: им нравилось держать под контролем.

– Разве он нас знает? – произнес Седовласый, обращаясь к двум другим, которые, по мнению Джо, были просто мускулами. Слушать ему приходилось только того, что посередке, – и следить за двумя другими.

– По мне, так не знает, – произнес тот, что слева.

– Может, нам говорить нужно погромче, – сказал тот, что справа.

– Или, может, он должен слушать повнимательнее, – сказал Седовласый.

– Должен ли? – спросил Джо, не обращая на троицу внимания.

– Должен ли – что? – поинтересовался седоголовый мужчина, будто забыл что-то.

– Должен ли я знать вас?

Седовласый покачал головой, говоря:

– Никаких причин, вас обязывающих. – Потом добавил: – Будет лучше, если вы станете просто слушать.

– Я слушаю, – сказал Джо. Он прикидывал, справится ли он со всеми тремя… или сумеет ли убежать от них. Он глянул на мускулы справа и заметил выпирающий пистолет под некогда новым пиджаком.

– Он слушает, – произнес Седовласый, кивнул и сказал: – Вы слышали это, ребята? Он очень великодушен с нами.

– Да пошел ты! – выпалил Джо. Седовласый кивнул.

Удар пришелся слева и пробился до самых почек, боль была нестерпимой, а потом ударили по пояснице, выбитые из-под него ноги отказались служить, и Джо упал, а двое мускулистых ребят держали его, едва ли не нежно опуская на землю. Седовласый присел рядом.

– Рано или поздно мы за всех за вас возьмемся, – сказал он. Джо застонал. Седовласый шлепнул его по щеке. – Соберись! – Джо попытался сосредоточиться. Человек серым пятном нависал над ним. – Возвращайся, Джо, ступай обратно в свою норку, в свой надуманный детский манежик и держись подальше от беды. Только дети хотят играть в сыщиков. И детям следует знать, когда поступать так, как им велят.

– Кто вы? – выговорил Джо. Слова булькали у него во рту. Губы, казалось, были залиты слюной, густой и тягучей, а стереть ее он не мог.

– Имя, название ничего тебе не даст, – произнес в ответ этот человек. Джо понял, что говорит тот с американским акцентом, как и оба его подручных.

– От вас госслужбой несет, – выговорил он. Седовласый опять кивнул, и боль пронзила правый бок Джо, отчего он выгнул спину и опять застонал.

– Ничего личного, Джо, – бросил Седовласый. Голос его звучал мягко, поразительно благосклонно. Он нагнулся, коснулся волос Джо, разглаживая их. От этого прикосновения Джо вздрогнул. – Нас лишь большее благо заботит. Больше, после этого, я тебе говорить не стану. Не лезь, держись подальше.

Седовласый поднялся. Двое по обе стороны от него тоже поднялись. Лежавшему на земле Джо они виделись тенями, зависшими над ним, чернота их одежды оттеняла белизну их кожи до того, что на какое-то время они показались ему призраками.

Ему не хватило быстроты. Он увидел, как тень слева двинулась, но двинулась она чересчур быстро, и ее нога вошла в бок тела Джо, и сквозь боль ему показалось, что хрустнула кость. Потом они ушли, бросив его.

Интересовала его не почта, а кто придет забрать ее, но еще больше он сожалел, что отделали его до обеда. Когда люди в черных костюмах ушли, оставив Джо, тот еще долго валялся на земле, пялился в голубое с серым небо, где клубились облака, обращаясь в пирамиды и ветряные мельницы: задник такой же фальшивый, как и декорации, виденные им здесь, внизу. Болели ребра, во рту стоял теплый и соленый вкус морской воды или крови.

Вблизи его никого не было. Народу в парке было мало, и никто не подходил. Наконец он перекатился, стоная, поднялся на колени, а потом заблевал всю траву вокруг.

Когда почувствовал, что сумеет встать, встал – и мир пошел крýгом. Ощущение было необычное. Он сосредоточивал взгляд на какой-нибудь точке в пространстве, и та сама собой двигалась, уносясь куда-то. И опять: он выбирал конкретную точку, цеплялся за нее взглядом, а глаза его подводили, и все опять плыло вокруг. Избавляясь от головокружения, он оперся о ствол дерева, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, и мир наконец-то стал успокаиваться. Дешевые костюмы, американский выговор, думал он, и еще кое-что – чего они боялись?

Он прошел нетвердой походкой и сел перед пирамидой. Сесть было приятно. Внизу пирамиды было небольшое отверстие, пустой дверной проем, выступавший из основного сооружения. Кирпичи мешались коричневые с зелеными, нисходя ближе к земле до серо-белого. По бокам стояли две каменные урны. Он подумал, что мальчишка положил сумку в отверстие, но не спешил идти и проверять. Вытащил пачку сигарет и расстроился, увидев, что та смята. Тем не менее вытряхнул одну, расправил ее, насколько смог, и закурил, втянув в легкие дым дрожащим вдохом и задержав его подольше, прежде чем выдохнуть. Пирамида служила почтовым ящиком – тайником. Он рассматривал ее и прислушивался к уличному движению вдалеке, вдыхал дым и запах деревьев. Туч в небе стало больше, Джо чувствовал приближение дождя, и, когда первые капли успокаивающе покатились по коже, он, запрокинув голову, раскрыл рот, ловя капельки на распухший язык. Он повернулся лицом к лучу света, пробившемуся сквозь тучи и ткнувшемуся в землю на дальней стороне пирамиды, и на какое-то мгновение показалось, что опять увидел ее, приходившую к нему девушку, изображение ее колебалось между солнцем и каплями дождя, девушка смотрела на него, а когда ушла, то унесла солнце с собой. В голове у него саднила боль, Джо понимал, что ему нужно бы возвратиться в гостиницу, но он был настойчив и вскоре увидел еще одного курьера Папы До. Удивился не очень (скорее его подозрение подтвердилось): курьером была девчушка из бара, которая сейчас неуверенно, пошатываясь, пробиралась по протоптанной на земле тропке к пирамиде; добравшись, сунула руку в отверстие и вынула ее обратно уже с небольшой коричневой сумкой. Закинула ее на плечо, потом повременила, достала из кармана пальто фляжечку, открутила крышку и перед тем, как снова крепко закрутить ее, сделала затяжной глоток, после чего упрятала фляжечку обратно в пальто. Пальто на ней было длинное, черное, доходившее почти до лодыжек, а волосы прикрывала шерстяная шапочка, когда девчушка пошла к выходу, то шагала не оглядываясь.