Выгоды для Европы от такой экспансии были огромны и носили долгосрочный характер, а самое главное, это подстегивало уже достаточно динамичное развитие западной части европейского континента. Акцент на исключительную важность получения золота, серебра, драгоценных металлов и специй не должен затмевать несомненную ценность и менее привлекательных товаров, наводнивших европейские порты, когда мореплаватели покорили океан. Рыболовные промыслы в районе Ньюфаундленда стали неистощимым источником пропитания, а Атлантический океан — поставщиком китового и тюленьего жира, который использовался как для освещения и смазки, так и для многих других целей. Сахар, индиго, табак, рис, меха, древесина, а также новые аграрные культуры картофель и кукуруза — все это значительно повысило благосостояние европейского материка. Позже, конечно, еще был и поток зерна, мяса и хлопка из-за океана. Но даже до наступления эпохи космополитической мировой экономики в конце XIX века было понятно, что географические открытия португальцев и испанцев на протяжении десятилетий играли очень важную роль в процветании и усилении могущества Запада. Развитие такой отрасли, как рыболовство, потребовало большого количества рабочих рук и для собственно ловли рыбы, и для организации продажи, что впоследствии подстегнуло рост рыночной экономики. Все это стало огромным стимулом для европейского судостроения: к портам Лондона, Бристоля, Антверпена, Амстердама и многим другим начали стягиваться многочисленные мастеровые, поставщики, торговцы, страховщики. В итоге во внешней торговле должна была быть материально заинтересована самая широкая часть населения Западной Европы, а не только узкая прослойка элиты.

Добавляя в список сырьевых товаров и результаты коммерческой экспансии России вглубь своей территории — меха, кожи, лес, пеньку, соль и зерно, поступавшие потом в Западную Европу, ученые с определенным основанием могут назвать это зарождением «современной мировой системы»{28}. То, что в самом начале было лишь разрозненными попытками экспансии, все больше превращалось в единое взаимосвязанное целое: португальцы, испанцы и итальянцы использовали для оплаты специй и шелка из стран Востока гвинейское золото и перуанское серебро; за русские меха и древесину покупались железные пушки у Англии; зерно с Балтики через Амстердам попадало в Средиземноморье. Все это привело к постоянному взаимодействию между странами и к продолжению европейской экспансии — новым открытиям, создававшим новые торговые возможности, а значит, дополнительные прибыли, что, в свою очередь, подстегивало желание отдельных стран расширить границы своих владений. Речь не идет о том, что процесс развивался плавно и только по восходящей прямой: большая война в Европе или народные волнения в какой-нибудь стране могли резко сократить внешнеторговую активность. Но колониальные власти редко, если когда-либо вообще прекращали процесс накопления богатств, и уже в скором времени могла начаться новая волна экспансии и исследований. В конце концов, если существующие империи не использовали свое положение, то другие страны с огромным желанием готовы были сделать это вместо них.

Это на самом деле было основной причиной непрерывного динамичного развития Запада: уже обострившаяся конкуренция между европейскими государствами перетекла и за океан. Как бы ни старались Испания и Португалия, они просто не могли удержать монополию на «внешний мир», благословенную папой римским, особенно когда стало понятно, что на севере и северо-востоке из Европы в Китай нет прохода. В 1560-х годах голландские, французские и английские суда на свой страх и риск уже бороздили просторы Атлантики, а немного позже — Индийского и Тихого океанов. Процесс пошел еще активнее после Нидерландской революции и снижения в Англии объемов торговли тканями. Для сохранения своей добычи на северо-западе Европы под патронажем королей и аристократии финансируемые крупнейшими коммерсантами Амстердама и Лондона, преисполненные религиозного и национального энтузиазма, рожденного духом Реформации и Контрреформации, организовывались новые торговые и захватнические экспедиции. Это была возможность прославиться и обогатиться, нанести очередной удар по конкуренту и расширить ресурсную базу своей страны, а кроме того, обратить заблудшие души в истинную веру. Могли ли быть более весомые контраргументы против организации таких предприятий?{29}

[…][7]альной конкуренции было параллельное активное накопление новых научных и технических знаний{30}. Несомненно, что многие из достижений того времени являлись побочным продуктом гонки вооружений и борьбы на внешнем рынке и возможные выгоды затмевали их постыдное происхождение. Уточненные карты, навигационные таблицы, новые приборы: телескоп, барометр, квадрант Дэвиса, компас на карданном подвесе — и новшества в кораблестроении сделали морские путешествия более предсказуемыми. Новые зерновые культуры и растения не только улучшили качество питания, но и стимулировали развитие ботаники и агрономии. Налицо был прогресс в металлургии и горнодобывающей промышленности. Астрономия, медицина, физика и инженерия также начали процветать на фоне высоких темпов роста экономики и повышения ценности науки. Пытливые и практичные умы того времени были более наблюдательными и склонными к экспериментам. В свою очередь, печатные машины уже использовались для тиражирования не только Библии на разных языках и политических трактатов, но и результатов изысканий современных ученых. Кумулятивный эффект от такого количества новых знаний не мог не способствовать активному укреплению технологического, соответственно и военного, превосходства Европы. Даже могущественная Османская империя, по крайней мере ее солдаты и моряки на передовой, к концу XVI века уже ощущала на себе некоторые из последствий такого развития Запада. На другие, менее активные сообщества оно оказывало еще более серьезное влияние. Так или иначе, могла ли произойти в определенных азиатских государствах своя коммерческая и промышленная революция, если бы их оставили в покое, — остается под вопросом{31}, но абсолютно точно, что после того, как ряд ведущих государств Европы занял самые верхние ступени в иерархии мирового господства, другим странам теперь было очень трудно взобраться на лестницу правящих миром.

Трудность состояла еще и в том, и здесь вы можете поспорить, что восхождение по этой лестнице потребовало бы не только перенять инструментарий или технологии, используемые в Европе, но и все основные принципы построения государства, отличавшие Запад от остального мира. Это означало бы признание рыночной экономики, пусть даже не в той степени, как предлагал Адам Смит, — по меньшей мере, нельзя было ставить постоянно палки в колеса коммерсантам и предпринимателям, подвергать их обструкции и преследовать. Это также подразумевало наличие нескольких центров власти, каждый из которых по возможности обладал бы собственной экономической базой, чтобы исключить централизацию власти по образу и подобию деспотичного режима, присущего Востоку, и, наоборот, способствовать активной, если не сказать бурной и порой даже жесткой, конкуренции. По большому счету, отсутствие жесткого управления экономической и политической системой подразумевало бы и отход от культурных традиций и идеологических установок, а следовательно, право на получение информации, наличие собственного мнения, эксперименты, веру в прогресс, интерес к практическому, а не абстрактному, рациональный подход, идущий вразрез с конфуцианским моральным кодексом, религиозными догмами и даже традиционными народными преданиями и устоями{32}. Чаще всего речь шла о снижении числа барьеров, тормозящих рост экономики и формирование политического плюрализма. Самое большое преимущество Европы состояло в том, что таких барьеров у нее было меньше, чем у представителей других культур.