Все это актуально про дифтерию, но оказалось действенным и при столбняке. И в 1890 году ученые заявили, что с появлением предложенной ими сывороточной терапии «возможность излечения тяжело протекающих болезней не может уже более отрицаться». Об итогах своих экспериментов они рассказали в имевшей грандиозный успех работе «О создании противодифтерийного и противостолбнячного иммунитета у животных».

«Оборотень» под контролем

Однако почти сразу исследователи столкнулись с трудно преодолимым на том этапе развития науки препятствием. Больных не просто много, а катастрофически много, нужны огромные объемы спасительной сыворотки, но где ее брать в таком количестве? Кровь каких животных использовать, кладбища из чьих трупов организовывать?

Вопрос удалось решить лишь к 1923 году, и за это нужно благодарить французского иммунолога Гастона Рамона. Именно он смог создать такой химический способ нейтрализации токсинов, причем, как столбнячного, так и дифтерийного, при помощи которого за три года удалось наладить промышленное производство сывороток.

Суть его метода состояла в том, что токсины инактивировали формальдегидом, и полученные вещества – анатоксины – уже не представляли для человека никакой опасности. А вот иммунитет на них реагировал также охотно, как и на предыдущую форму, вырабатывая собственные антитела.

А в заключение скажем, что современный вариант «упаковки» профилактики столбняка появился ровно 70 лет назад. В 1949 году медициной всего мира была принята на вооружение знаменитая АКДС (адсорбированная коклюшно-дифтерийно-столбнячная вакцина): взвесь убитых коклюшных микробов и очищенных дифтерийного и столбнячного анатоксинов (анатоксином называют препарат из бактериального токсина, который сам по себе не имеет явных токсических свойств, но дает возможность крови выработать антитела).

С 1974 года Всемирной организацией здравоохранения АКДС включена в расширенную программу иммунизации для развитых стран. Увы, не все люди понимают важность прививок – и в итоге мы имеем то, что имеем: случаи, подобные описанному в начале главы, снова вернулись во врачебную практику.

Нередко в биомедицинской науке случались ситуации, когда врачи или ученые сталкивались с неведомым и невидимым «врагом», пытались с ним бороться, у них не получалось или получалось так себе, но в конце концов им эмпирически удавалось найти средство, берущее «врага» под контроль. А затем подоспевал научный прогресс, и вот уже враг в виде того или иного микроба представал во всей красе перед пытливо вглядывающимся в микроскоп ученым.

Ровно так было с Игнацем Земмельвейсом, который стал первым человеком, заговорившим о правилах асептики – мерах, которые предотвращают попадание патологического агента в организм. Правда, поначалу ему никто не поверил, и его попытка снизить процент родильной горячки с помощью мытья рук врачей, возвратившихся из морга после вскрытия очередной погибшей женщины, так и канула в лету на несколько десятков лет. Пока идею заботливо не изъял на свет талантливый английский хирург Джозеф Листер, вооружившийся свежими данными о микроскопических возбудителях болезней, полученными Луи Пастером и Робертом Кохом.

Однако некоторые болезни оставались загадкой вплоть до начала 90-х годов прошлого столетия, упорно не желая показывать свое «лицо». Несмотря на стремительно развивающееся учение о микроорганизмах, ученые сбивались с ног в поисках возбудителя загадочной «почесухи» овец (скрепи), которая напоминала и довольно редкий человеческий недуг, описанный в 20-е годы двумя немецкими неврологами, и странную, крайне ограниченную в распространении болезнь народа форе с островов Папуа Новая Гвинея, и внезапно напавшую на английских коров эпидемию коровьего бешенства в конце 1980-х.

Общим среди всех этих болезней было то, что они проявлялись и прогрессировали крайне медленно, температура у жертв не поднималась, иммунная система не возбуждалась, почти всех заболевших ждал смертельный исход, а какой-то специфический инфекционный агент выделяться не желал. Магия, да и только.

Тем не менее в конце XX века исследователям все же удалось поймать невидимого убийцу «за хвост», и им оказался… белок. Но белок не простой. Как оказалось, он может существовать в организме и никак ему не вредить, но если его форма под действием разных влияний меняется на неправильную, то он приобретает необычайную инфекционную силу и уже способен патологически перестраивать себе подобные белки, приводя в итоге к колоссальным разрушениям. И в первую очередь это происходит с мозгом.

В этой главе речь пойдет о самой необычной и до сих пор не до конца понятной части инфектологии – прионных заболеваниях. Вообще сложно себе представить, что какая-то маленькая молекула (даже не ДНК или РНК), вдруг появившаяся «из ниоткуда» (при спонтанной или спорадической форме болезни) может обладать такой разрушительной мощью. Недуг подкрадывается незаметно, нападает мягко, как удав, постепенно сжимая свои «кольца» вокруг шеи жертвы. И первые заметные симптомы, которые могут появиться через пять, восемь, а то и 30 лет, будут означать только один исход – летальный. Лечения нет, профилактика невозможна, прививки отсутствуют.

В связи с такой медлительностью «киллера» исследователи изучали подобные заболевания долго, иногда бродя в гипотезах и догадках, словно в тумане, и пытаясь нащупать хоть какие-то более-менее твердые ориентиры. И к общему знаменателю, объединяющему скрепи у овец, куру у народа форе, болезнь Крейтцфельда-Якоба, коровье бешенство и некоторые другие недуги, в итоге пришли совсем недавно.

Скрепи

Англия в первой половине XVIII века уверенно приближалась к статусу лидера в области торговли. Основным и весьма недешевым продуктом, шедшим на экспорт, оставались шерстяные ткани, в производстве которых была занята почти четверть всего населения Туманного Альбиона («всего» на 10 миллионов меньше, чем поголовье британских овец).

Однако, в 30-40-х годах в кабинет политического деятеля, фактически первого премьер-министра Англии Роберта Уолпола, знатного мздоимца и полностью погруженного в коммерцию финансового магната, стали поступать сообщения о том, что овцы – священный источник обогащения – начали умирать. Загадочная хворь, которую весьма смутно и поверхностно описывали в литературе еще до начала XVIII века, принялась буквально косить английских мериносов.

Роберт Уолпол крепко задумался. Сообщения учащались, а на пороге промышленной революции и автоматизации производства никак нельзя было терять объемы производимой шерсти. Необходимость что-то предпринимать становилась для него все более очевидной. Но что же делать? В 1755 году в британском парламенте состоялась дискуссия об экономических последствиях широко распространяющейся и смертельной болезни у овец, и в ходе нее приняли решение подойти к вопросу с научной точки зрения. Так началась история подробного изучения «почесухи» овец или скрепи (scrapie).

«Некоторые овцы также страдают от скрепи, и это можно определить по тому факту, что пораженные животные ложатся, кусают свои ноги и ступни, трутся спиной о стволы деревьев или столбы, не в состоянии унять зуд, прекращают есть и, наконец, становятся хромыми. Они некоторое время тащат себя на передних ногах, постепенно истощаются и умирают. Любая царапина неизлечима. Поэтому наилучшее решение для пастуха, который замечает, что одно из его животных страдает от скрепи, – это быстро избавиться от него, забить вдали от помещичьих земель и отдать на еду слугам дворянина. Пастух должен немедленно изолировать такое животное от здорового поголовья, потому что оно заразно и может нанести серьезный вред стаду», – говорится в одной из статей 1759 года.