Да, лилово-голубой кошмарник навел страшные иллюзии на всех. И прежде всего на близнецов. Но на Ортику он подействовал сильнее всего, и сейчас она лежала рядом со мной белая как мел, холодная и… и практически задыхалась. По-настоящему задыхалась, губы уже посинели. Внутри все затряслось, а нервы стянулись в тугой узел. 

Сначала я машинально протянул к ней руки, чтобы разбудить. Но тут же себя одернул — из иллюзий кошмарника так просто не выйти. Нужно либо досмотреть сон до конца и справиться со своими страхами, либо… либо кто-то должен вывести тебя из них. Можно еще магией, но в нашем случае это не вариант. 

Оглянувшись вокруг, я нашел уже подросший кошмарник рядом с остатками костра и мечущимися во сне часовыми из слуг. Поверхностный осмотр не обнаружил у них ничего смертельно опасного — просто плохие сны. Почему же Ортика так тяжело это переносит? Демоны! Да она же умрет сейчас у меня на руках, если я ничего не сделаю, ее сознание уже гаснет!

Перестав раздумывать, я одним рывком вырвал пирующий на чужих страхах цветок из горшочка с корнем и раздавил соцветие в кулаке. Все. 

Остальные сами очнутся, а мне нужно вытащить одну маленькую, ненормальную, дурную, но такую необычайно родную крапиву. Потому, поднеся раздавленное соцветие к носу, я глубоко вдохнул его дурманящие пары. И прижался всем телом к девушке, приводя свое дыхание в один ритм с ее частыми и короткими попытками вдохнуть. Сознание уплывало необычайно быстро, но я успел… произвести… синхронизацию…

Открыл глаза я уже в другом месте. Я ехал в жутко гудящей железной карете. Память Ортики, точнее Ольги, подсказала, что она называлась автомобилем. 

Картинка разворачивалась перед глазами яркая и безмятежно счастливая: за «рулем» железного монстра был мужчина, лицо которого я не мог различить с «заднего сиденья», а рядом со мной в странном сооружении под названием «детское кресло» сидел совсем маленький ребенок, может, самую капельку старше Ландыша.

Мы пели песню, все втроем — мелкий тоже пытался подпевать. Ощущение счастья накрыло меня с головой.

А в следующую секунду эта картинка взорвалась огнем, покореженным металлом и дикой болью. 

Теперь я смотрел уже со стороны. Видел, как девушка, чьи глаза заливает кровью из разбитого лба, тянет руки к детскому креслу и не достает. А малыш… малыш, придавленный искореженной дверью, уже не дышит. И Ольга почти перестает дышать, потому что ее зажало в машине так, что сдавило грудную клетку до поломанных ребер.

Попытка вдохнуть сопровождается дикой болью, и непонятно, что болит сильнее — тело или душа. А потом все меркнет, скатывается в темноту.

Я рванулся было, пытаясь не дать ей умереть. Но темнота отступила сама, обнажив за своей дырявой занавесью белый потолок больничной палаты. 

Оля выжила. Она одна только и выжила в той аварии. А ее мужа и ребенка достали из машины мертвыми…

— Зачем? — Перебинтованная девушка лежала в больничной палате и с обреченностью в глазах смотрела на шнур капельницы. — Зачем меня вытащили? Зачем я выжила? Почему не умерла там, вместе с ними?! — Ее тихий голос набирал силу, и она уже кричала, билась на кровати, выдирая из своих рук иглы.

— Оля! Оля! Ортика! — Сев на кровать перед самым лицом девушки, я схватил ее за трясущиеся ладони, рывком притянул к себе, обнимая изо всех сил и прижимая к собственному сердцу. — Вернись! Вернись, все прошло… Все это было очень, очень давно, и… — Слова куда-то подевались. Давно, да. Я тоже потерял многих дорогих мне людей давно. Разве от этого стало легче? — Прости… Прости меня, я идиот. Я же не знал! Очнись, крапивка. Давай, возвращайся к нам, росточек, ты нам нужна. Ты мне нужна. Слышишь? 

— Слы…шу… — Голоса не было, скорее выдох. Но ведь чтобы выдохнуть, сначала надо вдохнуть? Значит, она сумела это сделать.

— Прости, крапивка. Я не знал, не думал, что в твоей жизни был настоящий ужас. Он всегда сильнее наведенного. Прости…

— Это… был сон?

— Наведенный кошмар, — душу будто выпустили из плена тисков, — усиленный твоими переживаниями и страхами. И настоящими воспоминаниями… Если бы не это, был бы просто плохой сон. А точнее, даже некое испытание, преодолев которое ты стала бы сильнее ментально и более уверена в себе. 

— Рыбки или зелень? — Ортика приходила в разум удивительно быстро, хотя тело ее все еще колотило как от озноба, и она сама вжималась в меня из последних силенок. 

— Цветок. Я уже избавился от него, так что остальные смогут проснуться сами. Через час, максимум два. Ведь ни у кого не должно быть столь травмирующих воспоминаний. И лучше, если к этому моменту ты немного придешь в себя. Иначе начнутся вопросы. В жизни прежней Ортики не было ничего по-настоящему трагичного, ты не должна так реагировать.

— Угу, — промычала Ортика мне в плечо. — Вопросы… А что это там хрустит? 

Я мысленно вознес хвалу небесам, подземным демонам, и даже тварям хаоса немного перепало. А еще подумал, что мне попалась на удивление сильная душа. Которая не впала во вполне оправданную истерику и пытается жить сегодня. Не проваливаясь в страшное вчера. Не понимаю, как ей это удается без стирания памяти. Я вот порой просто не мог без него обойтись. Особенно когда терял тех, кого считал своими детьми. 

— Это всего лишь питомец Люпина доедает наш завтрак, ничего страшного. Отдохни еще немного, я разбужу, как только начнется самое веселье. 

— Нет, я не хочу больше спать! — Ортика резко вскинулась, и моя совесть воспряла вместе с ней. Кажется, у кого-то теперь будут проблемы со сном. — Все равно уже… скоро утро. Ох!

Демонов жрун-хвостоперка подгрыз вторую ножку у нашего лежака, и кровать перекосило окончательно. 

И. о. Ортики… Ольга

Черти бы побрали его деревянную педагогику.

Нет, я понимаю, что Нарцисс не этого хотел. И он действительно ничего не знал ни о моем прошлом, ни обо мне. Смешно… роется в моей голове как у себя дома. Читает книги, смотрит фильмы. Да на что угодно смотрит, только не на меня.

Признаться, до недавнего времени меня это устраивало. Я сама не любительница вскрывать подвалы собственного подсознания и вытаскивать оттуда то, что спрятано давно и надежно. 

Слишком больно. Слишком много. Лекарств, психологов и даже психиатров. Терапии, которая не помогала.

Оля не смогла выжить в той аварии. Хотя она и умерла гораздо позже. После нескольких лет агонии.

А я… а я — не она. Чтобы жить дальше, мне пришлось похоронить Ольгу Владимировну Семенову. И стать другим человеком. Я даже фамилию в паспорте сменила. Это было не трудно, гораздо легче, чем оставить старое кладбище в маленьком городе, где на могиле с двумя табличками появилась третья. Я сама ее туда привинтила вопреки всяким правилам. А потом ушла и больше никогда не возвращалась. 

— Еды в лагере не осталось, — уныло доложил Верат, присаживаясь прямо на землю рядом со мной. — Даже рыбьи кости и те съели, сволочуги.