Нападение на ведьму и кража зелья были только началом. Хозил чувствовал это. Он страшно боялся, что в следующий раз – возникни похожий выбор – он снова выберет кицунэ. Хорошо, что они с Ягиной не успели заключить сделку – она была бы сорвана с убийством ведьмы, а Хозил остался бы стороной, не выполнившей свои обязательства, что карается смертью. Такова воля Ночного Базара.

Мысли о прошлом терзали, но Хозил не мог не думать и о том, что делать с просьбой лисицы. Она пожелала заполучить его. Вот только зачем? Отомстить? Хозил был бы, пожалуй, даже согласен на такую участь. Он заслужил и худшее после того, как разбил Умэ сердце, не объяснив даже причин. Маг всегда избегал сложных разговоров, особенно о чувствах, всех этих тяжелых вопросов и неприятных ответов, поэтому расставаться предпочитал без них. Он просто – молча и навсегда – уходил, после чего зарывался в работу и ждал, пока все страшное и сложное не забудется. С Умэ, впрочем, так и не забылось. Но корить себя сожалениями маг тоже больше не намеревался. Он надеялся наконец объясниться с той, которую когда-то так любил.

Мага немного подбадривало то, что у Холда вновь был кулон, а значит, демон вновь силен и страшен, как в лучшие свои годы. Он сможет защитить своего друга-лекаря. Ведь сможет?

Лисица по-прежнему не возвращалась, и ожидание становилось томительным. Маг уже долгое время сидел неподвижно, будучи напряженным и задумчивым, и вдруг отчаянно всплеснул руками и обреченно воскликнул:

– Она меня не простит!

– Не простит, – сказал Холд, потому что житель Ночного Базара не может лгать.

Полог звездного шатра распахнулся, и вошла кицунэ. Ее глаза переливались пламенем, а на губах играла по-лисьи хищная улыбка.

Глава 5

Каз спал, а во сне отчетливо слышал отдаляющиеся шаги своей матери. Видел, как подол ее юбки цепляется за ветви и как на одной повисает клочок ткани с трепещущими рваными нитками. Мальчик кричал до тех пор, пока его охрипший голос не пропал окончательно, свернувшись окоченевшим спазмом в глотке, полной промерзлого ветра. Но даже тогда он продолжал звать ее мысленно. Мама, мама, мама!

Он помнил, как медленно покидало его сознание, как он сопротивлялся этому, как мать пропала из виду, словно съеденная темнотой, как он пытался встать, но тело не слушалось – лишь ладони впивались в хвою еловых лап, на которые его положили…

Этот сон – страшное, искаженное временем воспоминание – повторялся, как только Каз закрывал глаза.

Когда Каз оказался в Ночном Базаре, у него не было времени на посторонние мысли. Он думал лишь о том новом мире, в который попал. Выжить – вот что стало его главной задачей. Каждый отвечал сам за себя вне зависимости от возраста и положения.

Каз быстро понял: в Ночном Базаре суровые правила, которым нужно следовать и с которыми стоит считаться. Одно из них Холд повторял чаще остальных: «Бизнес есть бизнес».

Конечно, демон помогал Казу расти в мире нечисти – по мере возможностей и знаний, – но не мог уберечь от всего. Да и не имел он никакого понятия, как воспитывать человеческого ребенка. Демоны приходили в этот мир полностью осознанными созданиями, готовыми стать его частью.

Иногда, лежа на холодной траве, ощупывая пальцами листок за листком, мальчик смотрел на ночное небо. Оттуда прямо в глаза лилась луна, но Каз не отводил взгляда, продолжая разглядывать полумесяц.

В такие моменты, когда у него оставалось время на мысли, он пытался представить, каким могло быть его прошлое, его человеческая жизнь в другом ми ре. Его мать. Но как бы ни старался, в голове не появлялось ни одного внятного образа.

Первые годы в Ночном Базаре Каз еще слышал внутри себя ее голос, но время шло, и этот звук совершенно особого тембра, тона, интонации однажды просто стерся, перекрытый тысячами других голосов из жизни среди шумных торговцев ночи. И так мать – смазанный силуэт, уходящий прочь, – стала нема.

Месяц назад Казу исполнилось семнадцать лет. Это был день, когда он снова вернулся в мир людей, который так ненавидел.

* * *

«Но знаю того, кто может знать, где Диф сейчас работает», – сказала Али. И почему-то привела Каза в лавку, полную старинных томов. Пахло пылью и горечью истлевших чернил.

– Библиотека? – коротко спросил Каз, оглядывая книги на полках.

Али в ответ кивнула и уверенно прошла дальше, за высокие, до потолков, стеллажи – словно выглядывая кого-то. Здесь ей явно нужны были не книги.

А вот Каз был не прочь их порассматривать. В голове сразу возник образ Холда, который вечно в них копался, оставлял закладки, раскидывал, а после пытался заставить Каза расставлять все по местам, потому что сам был не в состоянии запомнить их порядок. Будучи совсем малышом, мальчишка еще попадался на эту удочку, но вскоре стал давать старому демону от ворот поворот – и так книжный бардак стал неотъемлемой частью интерьера. Пожалуй, это единственный тип беспорядка, с которым Каз мог бы смириться и который, если откровенно, даже немного ему нравился, поскольку был очень уютным.

Разумеется, Каз, живя в такой атмосфере, просто не мог не читать. Но каждая вымышленная история – их были, кажется, тысячи – заставляла вспоминать свою собственную. Мальчишка не любил свой родной мир, в котором правило солнце, и никогда не скучал по нему. Он стал уже безвозвратно чужим, но почему-то всегда был рядом – намеком, обрывком мысли или воспоминанием, – будто рана, которая все никак не заживет.

И теперь он тут. И тут все противно. Каз невыносимо хотел вернуться домой – но как? Разве это вообще возможно? Он даже, пожалуй, теперь и не проходник больше – ведь Ночной Базар не пустил его обратно.

Запретил. Изгнал.

Каз много размышлял над тем, почему так могло произойти. Что он сделал не так? Какой закон мира торговцев ночи нарушил? Чем прогневал его волю? Но ответа не было ни на один из этих вопросов. По этому они просто роились в голове, заполняя мысли черным шумом страха и неизвестности.

Впрочем, злость Каза была ярче его растерянности и подавленности. О да, Каз злился! Ночной Базар, ставший ему домом, так запросто избавился от него, выкинул, словно ненужную вещь или не интересный более товар. Бросил одного! Эти мысли заставляли Каза скрежетать зубами от ярости и гнева – и собственного бессилия. Бессилие злило больше